ший на дороге отель "De quatre
saisons"58, кивнул мне головой и скрылся. Возвращаясь домой, я мало-помалу
догадался, что если бы я и два часа с ним проговорил, то решительно бы
ничего не узнал, потому... что мне не о чем было его спрашивать! Да,
конечно, так! Я никаким образом не мог бы теперь формулировать моего
вопроса.
--------
58 - "Четырех времен года" (франц.).
Весь этот день Полина то гуляла с детьми и нянюшкой в парке, то сидела
дома. Генерала она давно уже избегала и почти ничего с ним не говорила, по
крайней мере о чем-нибудь серьезном. Я это давно заметил. Но зная, в каком
генерал положении сегодня, я подумал, что он не мог миновать ее, то есть
между ними не могло не быть каких-нибудь важных семейных объяснений. Однако
ж, когда я, возвращаясь в отель после разговора с мистером Астлеем,
встретил Полину с детьми, то на ее лице отражалось самое безмятежное
спокойствие, как будто все семейные бури миновали только одну ее. На мой
поклон она кивнула мне головой. Я пришел к себе совсем злой.
Конечно, я избегал говорить с нею и ни разу с нею не сходился после
происшествия с Вурмергельмами. При этом я отчасти форсил и ломался; но чем
дальше шло время, тем все более и более накипало во мне настоящее
негодование. Если бы даже она и не любила меня нисколько, все-таки нельзя
бы, кажется, так топтать мои чувства и с таким пренебрежением принимать мои
признания. Ведь она знает же, что я взаправду люблю ее; ведь она сама
допускала, позволяла мне так говорить с нею! Правда, это как-то странно
началось у нас. Некоторое время, давно уж, месяца два назад, я стал
замечать, что она хочет сделать меня своим другом, поверенным, и даже
отчасти уж и пробует. Но это почему-то не пошло у нас тогда в ход; вот
взамен того и остались странные теперешние отношения; оттого-то и стал я
так говорить с нею. Но если ей противна моя любовь, зачем прямо не
запретить мне говорить о ней?
Мне не запрещают; даже сама она вызывала иной раз меня на разговор
и... конечно, делала это на смех. Я знаю наверное, я это твердо заметил, -
ей было приятно, выслушав и раздражив меня до боли, вдруг меня огорошить
какою-нибудь выходкою величайшего презрения и невнимания. И ведь знает же
она, что я без нее жить не могу. Вот теперь три дня прошло после истории с
бароном, а я уже не могу выносить нашей разлуки. Когда я ее встретил сейчас
у воксала, у меня забилось сердце так, что я побледнел. Но ведь и она же
без меня не проживет! Я ей нужен и - неужели, неужели только как шут
Балакирев?
У ней тайна - это ясно! Разговор ее с бабушкой больно уколол мое
сердце. Ведь я тысячу раз вызывал ее быть со мною откровенной, и ведь она
знала, что я действительно готов за нее голову мою положить. Но она всегда
отделывалась чуть не презрением или вместо жертвы жизнью, которую я
предлагал ей, требовала от меня таких выходок, как тогда с бароном! Разве
это не возмутительно? Неужели весь мир для нее в этом французе? А мистер
Астлей? Но тут уже дело становилось решительно непонятным, а между тем -
боже, как я мучился!
Придя домой, в порыве бешенства, я схватил перо и настрочил ей
следующее:
"Полина Александровна, я вижу ясно, что пришла развязка, которая
заденет, конечно, и вас. Последний раз повторяю: нужна или нет вам моя
голова? Если буду нужен, хоть на что-нибудь, - располагайте, а я покамест
сижу в своей комнате, по крайней мере большею частью, и никуда не уеду.
Надо будет, - то напишите иль позовит
saisons"58, кивнул мне головой и скрылся. Возвращаясь домой, я мало-помалу
догадался, что если бы я и два часа с ним проговорил, то решительно бы
ничего не узнал, потому... что мне не о чем было его спрашивать! Да,
конечно, так! Я никаким образом не мог бы теперь формулировать моего
вопроса.
--------
58 - "Четырех времен года" (франц.).
Весь этот день Полина то гуляла с детьми и нянюшкой в парке, то сидела
дома. Генерала она давно уже избегала и почти ничего с ним не говорила, по
крайней мере о чем-нибудь серьезном. Я это давно заметил. Но зная, в каком
генерал положении сегодня, я подумал, что он не мог миновать ее, то есть
между ними не могло не быть каких-нибудь важных семейных объяснений. Однако
ж, когда я, возвращаясь в отель после разговора с мистером Астлеем,
встретил Полину с детьми, то на ее лице отражалось самое безмятежное
спокойствие, как будто все семейные бури миновали только одну ее. На мой
поклон она кивнула мне головой. Я пришел к себе совсем злой.
Конечно, я избегал говорить с нею и ни разу с нею не сходился после
происшествия с Вурмергельмами. При этом я отчасти форсил и ломался; но чем
дальше шло время, тем все более и более накипало во мне настоящее
негодование. Если бы даже она и не любила меня нисколько, все-таки нельзя
бы, кажется, так топтать мои чувства и с таким пренебрежением принимать мои
признания. Ведь она знает же, что я взаправду люблю ее; ведь она сама
допускала, позволяла мне так говорить с нею! Правда, это как-то странно
началось у нас. Некоторое время, давно уж, месяца два назад, я стал
замечать, что она хочет сделать меня своим другом, поверенным, и даже
отчасти уж и пробует. Но это почему-то не пошло у нас тогда в ход; вот
взамен того и остались странные теперешние отношения; оттого-то и стал я
так говорить с нею. Но если ей противна моя любовь, зачем прямо не
запретить мне говорить о ней?
Мне не запрещают; даже сама она вызывала иной раз меня на разговор
и... конечно, делала это на смех. Я знаю наверное, я это твердо заметил, -
ей было приятно, выслушав и раздражив меня до боли, вдруг меня огорошить
какою-нибудь выходкою величайшего презрения и невнимания. И ведь знает же
она, что я без нее жить не могу. Вот теперь три дня прошло после истории с
бароном, а я уже не могу выносить нашей разлуки. Когда я ее встретил сейчас
у воксала, у меня забилось сердце так, что я побледнел. Но ведь и она же
без меня не проживет! Я ей нужен и - неужели, неужели только как шут
Балакирев?
У ней тайна - это ясно! Разговор ее с бабушкой больно уколол мое
сердце. Ведь я тысячу раз вызывал ее быть со мною откровенной, и ведь она
знала, что я действительно готов за нее голову мою положить. Но она всегда
отделывалась чуть не презрением или вместо жертвы жизнью, которую я
предлагал ей, требовала от меня таких выходок, как тогда с бароном! Разве
это не возмутительно? Неужели весь мир для нее в этом французе? А мистер
Астлей? Но тут уже дело становилось решительно непонятным, а между тем -
боже, как я мучился!
Придя домой, в порыве бешенства, я схватил перо и настрочил ей
следующее:
"Полина Александровна, я вижу ясно, что пришла развязка, которая
заденет, конечно, и вас. Последний раз повторяю: нужна или нет вам моя
голова? Если буду нужен, хоть на что-нибудь, - располагайте, а я покамест
сижу в своей комнате, по крайней мере большею частью, и никуда не уеду.
Надо будет, - то напишите иль позовит