а последний шаг.
Узнав, что бабушка и не думает уезжать, а, напротив, отправляется опять в
воксал, они во всем конклаве (кроме Полины) пришли к ней переговорить с нею
окончательно и даже откровенно. Генерал, трепетавший и замиравший душою
ввиду ужасных для него последствий, даже пересолил: после получасовых
молений и просьб, и даже откровенно признавшись во всем, то есть во всех
долгах, и даже в своей страсти к m-lle Blanche (он совсем потерялся),
генерал вдруг принял грозный тон и стал даже кричать и топать ногами на
бабушку; кричал, что она срамит их фамилию, стала скандалом всего города,
и, наконец... наконец:"Вы срамите русское имя, сударыня! - кричал генерал,
- и что на то есть полиция!" Бабушка прогнала его наконец палкой (настоящей
палкой). Генерал и Де-Грие совещались еще раз или два в это утро, и именно
их занимало: нельзя ли, в самом деле, как-нибудь употребить полицию? Что
вот, дескать, несчастная, но почтенная старушка выжила из ума, проигрывает
последние деньги и т. д. Одним словом, нельзя ли выхлопотать какой-нибудь
надзор или запрещение?.. Но Де-Грие только пожимал плечами и в глаза
смеялся над генералом, уже совершенно заболтавшимся и бегавшим взад и
вперед по кабинету. Наконец Де-Грие махнул рукою и куда-то скрылся. Вечером
узнали, что он совсем выехал из отеля, переговорив наперед весьма
решительно и таинственно с m-lle Blanche. Что же касается до m-lle Blanche,
то она с самого еще утра приняла окончательные меры: она совсем отшвырнула
от себя генерала и даже не пускала его к себе на глаза. Когда генерал
побежал за нею в воксал и встретил ее под руку с князьком, то ни она, ни
madame veuve Cominges его не узнали. Князек тоже ему не поклонился. Весь
этот день m-lle Blanche пробовала и обработывала князя, чтоб он высказался
наконец решительно. Но увы! Она жестоко обманулась в расчетах на князя! Эта
маленькая катастрофа произошла уже вечером; вдруг открылось, что князь гол
как сокол, и еще на нее же рассчитывал, чтобы занять у нее денег под
вексель и поиграть на рулетке. Blanche с негодованием его выгнала и
заперлась в своем номере.
Поутру в этот же день я ходил к мистеру Астлею или, лучше сказать, все
утро отыскивал мистера Астлея, но никак не мог отыскать его. Ни дома, ни в
воксале или в парке его не было. В отеле своем он на этот раз не обедал. В
пятом часу я вдруг увидел его идущего от дебаркадера железной дороги прямо
в отель d'Angleterre. Он торопился и был очень озабочен, хотя и трудно
различить заботу или какое бы то ни было замешательство в его лице. Он
радушно протянул мне руку, с своим обычным восклицанием: "А!", но не
останавливаясь на дороге и продолжая довольно спешным шагом путь. Я
увязался за ним; но как-то он так сумел отвечать мне, что я ни о чем не
успел и спросить его. К тому же мне было почему-то ужасно совестно
заговаривать о Полине; он же сам ни слова о ней не спросил. Я рассказал ему
про бабушку; он выслушал внимательно и серьезно и пожал плечами.
- Она все проиграет, - заметил я.
- О да, - отвечал он, - ведь она пошла играть еще давеча, когда я
уезжал, а потому я наверно и знал, что она проиграется. Если будет время, я
зайду в воксал посмотреть, потому что это любопытно..
- Куда вы уезжали? - вскричал я, изумившись, что до сих пор не
спросил.
- Я был во Франкфурте.
- По делам?
- Да, по делам.
Ну что же мне было спрашивать дальше? Впрочем, я все еще шел подле
него, но он вдруг повернул в стояв
Узнав, что бабушка и не думает уезжать, а, напротив, отправляется опять в
воксал, они во всем конклаве (кроме Полины) пришли к ней переговорить с нею
окончательно и даже откровенно. Генерал, трепетавший и замиравший душою
ввиду ужасных для него последствий, даже пересолил: после получасовых
молений и просьб, и даже откровенно признавшись во всем, то есть во всех
долгах, и даже в своей страсти к m-lle Blanche (он совсем потерялся),
генерал вдруг принял грозный тон и стал даже кричать и топать ногами на
бабушку; кричал, что она срамит их фамилию, стала скандалом всего города,
и, наконец... наконец:"Вы срамите русское имя, сударыня! - кричал генерал,
- и что на то есть полиция!" Бабушка прогнала его наконец палкой (настоящей
палкой). Генерал и Де-Грие совещались еще раз или два в это утро, и именно
их занимало: нельзя ли, в самом деле, как-нибудь употребить полицию? Что
вот, дескать, несчастная, но почтенная старушка выжила из ума, проигрывает
последние деньги и т. д. Одним словом, нельзя ли выхлопотать какой-нибудь
надзор или запрещение?.. Но Де-Грие только пожимал плечами и в глаза
смеялся над генералом, уже совершенно заболтавшимся и бегавшим взад и
вперед по кабинету. Наконец Де-Грие махнул рукою и куда-то скрылся. Вечером
узнали, что он совсем выехал из отеля, переговорив наперед весьма
решительно и таинственно с m-lle Blanche. Что же касается до m-lle Blanche,
то она с самого еще утра приняла окончательные меры: она совсем отшвырнула
от себя генерала и даже не пускала его к себе на глаза. Когда генерал
побежал за нею в воксал и встретил ее под руку с князьком, то ни она, ни
madame veuve Cominges его не узнали. Князек тоже ему не поклонился. Весь
этот день m-lle Blanche пробовала и обработывала князя, чтоб он высказался
наконец решительно. Но увы! Она жестоко обманулась в расчетах на князя! Эта
маленькая катастрофа произошла уже вечером; вдруг открылось, что князь гол
как сокол, и еще на нее же рассчитывал, чтобы занять у нее денег под
вексель и поиграть на рулетке. Blanche с негодованием его выгнала и
заперлась в своем номере.
Поутру в этот же день я ходил к мистеру Астлею или, лучше сказать, все
утро отыскивал мистера Астлея, но никак не мог отыскать его. Ни дома, ни в
воксале или в парке его не было. В отеле своем он на этот раз не обедал. В
пятом часу я вдруг увидел его идущего от дебаркадера железной дороги прямо
в отель d'Angleterre. Он торопился и был очень озабочен, хотя и трудно
различить заботу или какое бы то ни было замешательство в его лице. Он
радушно протянул мне руку, с своим обычным восклицанием: "А!", но не
останавливаясь на дороге и продолжая довольно спешным шагом путь. Я
увязался за ним; но как-то он так сумел отвечать мне, что я ни о чем не
успел и спросить его. К тому же мне было почему-то ужасно совестно
заговаривать о Полине; он же сам ни слова о ней не спросил. Я рассказал ему
про бабушку; он выслушал внимательно и серьезно и пожал плечами.
- Она все проиграет, - заметил я.
- О да, - отвечал он, - ведь она пошла играть еще давеча, когда я
уезжал, а потому я наверно и знал, что она проиграется. Если будет время, я
зайду в воксал посмотреть, потому что это любопытно..
- Куда вы уезжали? - вскричал я, изумившись, что до сих пор не
спросил.
- Я был во Франкфурте.
- По делам?
- Да, по делам.
Ну что же мне было спрашивать дальше? Впрочем, я все еще шел подле
него, но он вдруг повернул в стояв