захватившего меня
тогда в этот круговорот и опять куда-то выбросившего. Мне все кажется
порой, что я все еще кружусь в том же вихре и что вот-вот опять промчится
эта буря, захватит меня мимоходом своим крылом и я выскочу опять из порядка
и чувства меры и закружусь, закружусь, закружусь...
Впрочем, я, может быть, и установлюсь как-нибудь и перестану
кружиться, если дам себе, по возможности, точный отчет во всем
приключившемся в этот месяц. Меня тянет опять к перу; да иногда и совсем
делать нечего по вечерам. Странно, для того чтобы хоть чем нибудь заняться,
я беру в здешней паршивой библиотеке для чтения романы Поль де Кока (в
немецком переводе!), которых я почти терпеть не могу, но читаю их и -
дивлюсь на себя: точно я боюсь серьезною книгою или каким-нибудь серьезным
занятием разрушить обаяние только что минувшего. Точно уж так дороги мне
этот безобразный сон и все оставшиеся по нем впечатления, что я даже боюсь
дотронуться до него чем-нибудь новым, чтобы он не разлетелся в дым! Дорого
мне это все так, что ли? Да, конечно, дорого; может, и через сорок лет
вспоминать буду...
Итак, принимаюсь писать. Впрочем, все это можно рассказать теперь
отчасти и покороче: впечатления совсем не те...
---
Во-первых, чтоб кончить с бабушкой. На другой день она проигралась вся
окончательно. Так и должно было случиться: кто раз, из таких, попадается на
эту дорогу, тот - точно с снеговой горы в санках катится, все быстрее и
быстрее. Она играла весь день до восьми часов вечера; я при ее игре не
присутствовал и знаю только по рассказам.
Потапыч продежурил при ней в воксале целый день. Полячки',
руководившие бабушку, сменялись в этот день несколько раз. Она начала с
того, что прогнала вчерашнего полячка, которого она драла за волосы, и
взяла другого, но другой оказался почти что еще хуже. Прогнав этого и взяв
опять первого, который не уходил и толкался во все это время изгнания тут
же, за ее креслами, поминутно просовывая к ней свою голову, - она впала
наконец в решительное отчаяние. Прогнанный второй полячок тоже ни за что не
хотел уйти; один поместился с правой стороны, а другой с левой. Все время
они спорили и ругались друг с другом за ставки и ходы, обзывали друг друга
"ла'йдаками" и прочими польскими любезностями, потом опять мирились, кидали
деньги без всякого порядка, распоряжались зря. Поссорившись, они ставили
каждый с своей стороны, один, например, на красную, а другой тут же на
черную. Кончилось тем, что они совсем закружили и сбили бабушку с толку,
так что она наконец чуть не со слезами обратилась к старичку круперу с
просьбою защитить ее, чтоб он их прогнал. Их действительно тотчас же
прогнали, несмотря на их крики и протесты: они кричали оба разом и
доказывали, что бабушка им же должна, что она их в чем-то обманула,
поступила с ними бесчестно, подло. Несчастный Потапыч рассказывал мне все
это со слезами в тот самый вечер, после проигрыша, и жаловался, что они
набивали свои карманы деньгами, что он сам видел, как они бессовестно
воровали и поминутно совали себе в карманы. Выпросит, например, у бабушки
за труды пять фридрихсдоров и начнет их тут же ставить на рулетке, рядом с
бабушкиными ставками. Бабушка выиграет, а он кричит, что это его ставка
выиграла, а бабушка проиграла. Когда их прогоняли, то Потапыч выступил и
донес, что у них полны карманы золота. Бабушка тотчас же попросила крупера
распорядиться, и как оба полячка ни крича
тогда в этот круговорот и опять куда-то выбросившего. Мне все кажется
порой, что я все еще кружусь в том же вихре и что вот-вот опять промчится
эта буря, захватит меня мимоходом своим крылом и я выскочу опять из порядка
и чувства меры и закружусь, закружусь, закружусь...
Впрочем, я, может быть, и установлюсь как-нибудь и перестану
кружиться, если дам себе, по возможности, точный отчет во всем
приключившемся в этот месяц. Меня тянет опять к перу; да иногда и совсем
делать нечего по вечерам. Странно, для того чтобы хоть чем нибудь заняться,
я беру в здешней паршивой библиотеке для чтения романы Поль де Кока (в
немецком переводе!), которых я почти терпеть не могу, но читаю их и -
дивлюсь на себя: точно я боюсь серьезною книгою или каким-нибудь серьезным
занятием разрушить обаяние только что минувшего. Точно уж так дороги мне
этот безобразный сон и все оставшиеся по нем впечатления, что я даже боюсь
дотронуться до него чем-нибудь новым, чтобы он не разлетелся в дым! Дорого
мне это все так, что ли? Да, конечно, дорого; может, и через сорок лет
вспоминать буду...
Итак, принимаюсь писать. Впрочем, все это можно рассказать теперь
отчасти и покороче: впечатления совсем не те...
---
Во-первых, чтоб кончить с бабушкой. На другой день она проигралась вся
окончательно. Так и должно было случиться: кто раз, из таких, попадается на
эту дорогу, тот - точно с снеговой горы в санках катится, все быстрее и
быстрее. Она играла весь день до восьми часов вечера; я при ее игре не
присутствовал и знаю только по рассказам.
Потапыч продежурил при ней в воксале целый день. Полячки',
руководившие бабушку, сменялись в этот день несколько раз. Она начала с
того, что прогнала вчерашнего полячка, которого она драла за волосы, и
взяла другого, но другой оказался почти что еще хуже. Прогнав этого и взяв
опять первого, который не уходил и толкался во все это время изгнания тут
же, за ее креслами, поминутно просовывая к ней свою голову, - она впала
наконец в решительное отчаяние. Прогнанный второй полячок тоже ни за что не
хотел уйти; один поместился с правой стороны, а другой с левой. Все время
они спорили и ругались друг с другом за ставки и ходы, обзывали друг друга
"ла'йдаками" и прочими польскими любезностями, потом опять мирились, кидали
деньги без всякого порядка, распоряжались зря. Поссорившись, они ставили
каждый с своей стороны, один, например, на красную, а другой тут же на
черную. Кончилось тем, что они совсем закружили и сбили бабушку с толку,
так что она наконец чуть не со слезами обратилась к старичку круперу с
просьбою защитить ее, чтоб он их прогнал. Их действительно тотчас же
прогнали, несмотря на их крики и протесты: они кричали оба разом и
доказывали, что бабушка им же должна, что она их в чем-то обманула,
поступила с ними бесчестно, подло. Несчастный Потапыч рассказывал мне все
это со слезами в тот самый вечер, после проигрыша, и жаловался, что они
набивали свои карманы деньгами, что он сам видел, как они бессовестно
воровали и поминутно совали себе в карманы. Выпросит, например, у бабушки
за труды пять фридрихсдоров и начнет их тут же ставить на рулетке, рядом с
бабушкиными ставками. Бабушка выиграет, а он кричит, что это его ставка
выиграла, а бабушка проиграла. Когда их прогоняли, то Потапыч выступил и
донес, что у них полны карманы золота. Бабушка тотчас же попросила крупера
распорядиться, и как оба полячка ни крича