ли линии?
- В линии передачи нет ничего, за что можно было бы держаться.
- Я не понимаю.
- Понимать там тоже нечего. Видеть это и означает держаться за линию.
- Хорошо, - сказал он, - а скажи мне тогда вот что, по-простому. Кто-нибудь в мире
имеет формальное право называться сверхоборотнем по этой традиции? Пускай даже на самом
примитивном уровне?
- Имеет, - сказала я.
- И кто же это?
Я скромно потупила глаза.
- Кто? - повторил он вопрос.
- Я знаю, что это будет ударом по твоему самолюбию, - сказала я. - Но мы ведь
условились говорить друг другу только правду...
- Опять ты?
Я кивнула. Он тихо выругался,
- И от кого идет эта линия передачи?
- Потом как-нибудь расскажу.
- Нет, давай прямо сейчас. Чтоб выдумать не успела.
Ну что ж, подумала я, правды не скрыть. Когда-нибудь он все равно ее узнает.
- Хорошо. Тогда слушай и не перебивай. Однажды вечером, примерно тысячу двести лет
тому назад, в стране, которую сейчас называют Китай, я ехала в своем паланкине из одного
города в другой. Что это были за города и зачем я путешествовала, сейчас совершенно не
важно. Важно, что в тот вечер мы остановились возле ворот монастыря на Желтой Горе...
*
Случались иногда в древнем Китае туманные тихие вечера, когда мир словно открывал
свое детское лицо, показывая, каким он был в самом начале. Все вокруг - дома, заборы,
деревья, заросли бамбука, шесты с горящими на них лампами - менялось самым чудесным
образом, и начинало казаться, что ты сама только что вырезала все это из цветной бумаги и
аккуратно разложила вокруг, а потом притворилась, будто перед тобой и впрямь
большой-большой мир с живущими в нем людьми, по которому ты сейчас пойдешь на
прогулку... Как раз в такой вечер двенадцать веков тому назад я сидела в паланкине возле
ворот монастыря на Желтой Горе. Мир вокруг был прекрасен, и я то ли радовалась, глядя в
окошко, то ли грустила, но в глазах у меня стояли слезы.
Так сильно на меня подействовала музыка. Неподалеку уже долгое время пела флейта - о
том самом, что было у меня на сердце. Что когда-то в детстве мы жили в огромном доме и
играли в волшебные игры. А потом так заигрались, что сами поверили в свои выдумки -
пошли понарошку гулять среди кукол и заблудились, и теперь никакая сила не вернет нас
домой, если мы сами не вспомним, что просто играем. А вспомнить про это почти невозможно,
такой завораживающей и страшной оказалась игра...
Не знаю, может ли музыка быть "о чем-то" или нет - это очень древний спор. Первый
разговор на эту тему, который я помню, произошел при Цинь Шихуане. А через много веков,
когда я приехала в Ясную Поляну под видом нигилистической курсистки, Лев Николаевич
Толстой весь ужин издевался над этой идеей, особенно налегая на Бетховена - мол, почему
лунная соната? В общем, не стану утверждать, что звуки флейты содержали именно такой
смысл. Или что смысл вообще в них присутствовал. Но я поняла, что мне прямо сейчас надо
поговорить с играющим.
Конечно, если рассуждать здраво, мне вообще не следовало выходить из паланкина. Когда
рядом красиво играет флейта, лучше просто слушать ее звук, а не искать общества флейтиста.
Если заговорить с ним, музыка на этом точно кончится. А вот скажет ли он что-нибудь
интересное, неизвестно. Но все сильны задним умом. Особенно мы, лисы - в силу своей
анатомии.
Вокруг был туман; народ сидел по дом
- В линии передачи нет ничего, за что можно было бы держаться.
- Я не понимаю.
- Понимать там тоже нечего. Видеть это и означает держаться за линию.
- Хорошо, - сказал он, - а скажи мне тогда вот что, по-простому. Кто-нибудь в мире
имеет формальное право называться сверхоборотнем по этой традиции? Пускай даже на самом
примитивном уровне?
- Имеет, - сказала я.
- И кто же это?
Я скромно потупила глаза.
- Кто? - повторил он вопрос.
- Я знаю, что это будет ударом по твоему самолюбию, - сказала я. - Но мы ведь
условились говорить друг другу только правду...
- Опять ты?
Я кивнула. Он тихо выругался,
- И от кого идет эта линия передачи?
- Потом как-нибудь расскажу.
- Нет, давай прямо сейчас. Чтоб выдумать не успела.
Ну что ж, подумала я, правды не скрыть. Когда-нибудь он все равно ее узнает.
- Хорошо. Тогда слушай и не перебивай. Однажды вечером, примерно тысячу двести лет
тому назад, в стране, которую сейчас называют Китай, я ехала в своем паланкине из одного
города в другой. Что это были за города и зачем я путешествовала, сейчас совершенно не
важно. Важно, что в тот вечер мы остановились возле ворот монастыря на Желтой Горе...
*
Случались иногда в древнем Китае туманные тихие вечера, когда мир словно открывал
свое детское лицо, показывая, каким он был в самом начале. Все вокруг - дома, заборы,
деревья, заросли бамбука, шесты с горящими на них лампами - менялось самым чудесным
образом, и начинало казаться, что ты сама только что вырезала все это из цветной бумаги и
аккуратно разложила вокруг, а потом притворилась, будто перед тобой и впрямь
большой-большой мир с живущими в нем людьми, по которому ты сейчас пойдешь на
прогулку... Как раз в такой вечер двенадцать веков тому назад я сидела в паланкине возле
ворот монастыря на Желтой Горе. Мир вокруг был прекрасен, и я то ли радовалась, глядя в
окошко, то ли грустила, но в глазах у меня стояли слезы.
Так сильно на меня подействовала музыка. Неподалеку уже долгое время пела флейта - о
том самом, что было у меня на сердце. Что когда-то в детстве мы жили в огромном доме и
играли в волшебные игры. А потом так заигрались, что сами поверили в свои выдумки -
пошли понарошку гулять среди кукол и заблудились, и теперь никакая сила не вернет нас
домой, если мы сами не вспомним, что просто играем. А вспомнить про это почти невозможно,
такой завораживающей и страшной оказалась игра...
Не знаю, может ли музыка быть "о чем-то" или нет - это очень древний спор. Первый
разговор на эту тему, который я помню, произошел при Цинь Шихуане. А через много веков,
когда я приехала в Ясную Поляну под видом нигилистической курсистки, Лев Николаевич
Толстой весь ужин издевался над этой идеей, особенно налегая на Бетховена - мол, почему
лунная соната? В общем, не стану утверждать, что звуки флейты содержали именно такой
смысл. Или что смысл вообще в них присутствовал. Но я поняла, что мне прямо сейчас надо
поговорить с играющим.
Конечно, если рассуждать здраво, мне вообще не следовало выходить из паланкина. Когда
рядом красиво играет флейта, лучше просто слушать ее звук, а не искать общества флейтиста.
Если заговорить с ним, музыка на этом точно кончится. А вот скажет ли он что-нибудь
интересное, неизвестно. Но все сильны задним умом. Особенно мы, лисы - в силу своей
анатомии.
Вокруг был туман; народ сидел по дом