е несколько секунд освещала
мой внутренний мир эхом угасшего света. Когда этот отпечаток стерся, темнота сделалась
полной. Я встала, нашарила фонарик на деревянном ящике, который служил нам вместо стола,
и включила его. Кроме меня, в комнате никого не было.
*
Он не приходил двое суток. Я извелась от тревоги и неопределенности. Но когда он
вошел, я не сказала ему ни слова упрека. Увидеть на его лице улыбку оказалось достаточной
наградой за все мои переживания. Прав был Чехов: женская душа по своей природе - пустой
сосуд, который заполняют печали и радости любимого.
- Ну как? Рассказывай!
- Чего тут рассказывать, - сказал он. - Тут надо показывать.
- Научился? Он кивнул.
- И чему ты можешь наступить?
- А всему, - сказал он.
- Всему-всему? Он снова кивнул.
- И мне?
- Ну разве что ты очень попросишь.
- А самому себе можешь? Он как-то странно хмыкнул.
- Это я сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?
Я была заинтригована и даже немного испугана - ведь речь шла о серьезном
метафизическом акте.
- А какой ты Пиздец? - спросила я тихим от уважения голосом.
- Полный, - ответил он.
В эту минуту он дышал такой романтической силой и тайной, что я не удержалась и
потянулась к нему, чтобы поцеловать. Он побледнел и отшатнулся, но, видимо, понял, что мачо
так себя не ведут, и позволил мне завершить начатое. Все мышцы его тела напряглись, но
ничего страшного не случилось.
- Как я за тебя рада, милый! - сказала я. Мало кто из оборотней знает, что такое радость
за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко
улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя
радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или в лучшем случае сохраняет
равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из
горного ручья.
- Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, - повторила я и поцеловала его еще раз.
На этот раз он не отстранился.
- Правда? - спросил он. - А почему?
- Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.
Он чуть помрачнел,
- Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь, Наверно, тебе после
этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.
- Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, - сказала я. - А во-вторых, то
чувство, о котором ты говоришь, - это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста
в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня
потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь
испытать за другого радость.
- А как испытать радость за другого?
- Для этого надо ничего не хотеть для себя.
- Ты что, ничего не хочешь для себя? - спросил он недоверчиво.
Я отрицательно покачала головой.
- А почему?
- Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там
ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?
- Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.
- Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, - сказала я. - Есть только тот выбор,
которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту
любовью.
- Чьей любовью? Если нигде никого нет, чья это
мой внутренний мир эхом угасшего света. Когда этот отпечаток стерся, темнота сделалась
полной. Я встала, нашарила фонарик на деревянном ящике, который служил нам вместо стола,
и включила его. Кроме меня, в комнате никого не было.
*
Он не приходил двое суток. Я извелась от тревоги и неопределенности. Но когда он
вошел, я не сказала ему ни слова упрека. Увидеть на его лице улыбку оказалось достаточной
наградой за все мои переживания. Прав был Чехов: женская душа по своей природе - пустой
сосуд, который заполняют печали и радости любимого.
- Ну как? Рассказывай!
- Чего тут рассказывать, - сказал он. - Тут надо показывать.
- Научился? Он кивнул.
- И чему ты можешь наступить?
- А всему, - сказал он.
- Всему-всему? Он снова кивнул.
- И мне?
- Ну разве что ты очень попросишь.
- А самому себе можешь? Он как-то странно хмыкнул.
- Это я сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?
Я была заинтригована и даже немного испугана - ведь речь шла о серьезном
метафизическом акте.
- А какой ты Пиздец? - спросила я тихим от уважения голосом.
- Полный, - ответил он.
В эту минуту он дышал такой романтической силой и тайной, что я не удержалась и
потянулась к нему, чтобы поцеловать. Он побледнел и отшатнулся, но, видимо, понял, что мачо
так себя не ведут, и позволил мне завершить начатое. Все мышцы его тела напряглись, но
ничего страшного не случилось.
- Как я за тебя рада, милый! - сказала я. Мало кто из оборотней знает, что такое радость
за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко
улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя
радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или в лучшем случае сохраняет
равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из
горного ручья.
- Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, - повторила я и поцеловала его еще раз.
На этот раз он не отстранился.
- Правда? - спросил он. - А почему?
- Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.
Он чуть помрачнел,
- Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь, Наверно, тебе после
этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.
- Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, - сказала я. - А во-вторых, то
чувство, о котором ты говоришь, - это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста
в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня
потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь
испытать за другого радость.
- А как испытать радость за другого?
- Для этого надо ничего не хотеть для себя.
- Ты что, ничего не хочешь для себя? - спросил он недоверчиво.
Я отрицательно покачала головой.
- А почему?
- Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там
ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?
- Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.
- Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, - сказала я. - Есть только тот выбор,
которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту
любовью.
- Чьей любовью? Если нигде никого нет, чья это