нутренний слух осторожно вел их к цели.
Это был кошачий ход рыси, скрадывающей настороженного зайца. И однажды
тот, кто кушал из одной чашки с Сахадзе, произнес приговор:
- Их вложил Жора. Я отвечаю.
Жора отошел от тяжких воспоминаний со свойственной молодости легкостью,
забыл, потому что они ему были ис нужны. В день Святого апостола Иакова
Заведеева, брата Иоанна Богослова, грузин играючи выхватывал из-под
визжащего ножа пилорамы доски, подбадривая своего слабосильного напарника
веселой улыбкой.
Работа, конечно, не из легких, но уж не такая тяжелая, как в шахте, где
все враждебно человеку.
"Сильный горец, - позавидовал Жоре Упоров, - и сытый".
Часа через полтора он, шатаясь, отошел от пилорамы:
- Дай передохнуть. Кончился!
Сахадзе отрицательно покачал головой, но сделал это по-дружески, чтобы
не обидеть напарника:
- Не могу, дорогой. Еще двадцать минут, сама остановится.
Он не знал - жить ему осталось того меньше. Именно в тот момент Вадим
увидел за спиной Жоры приближающихся к пилораме Ираклия и Ворона. Они шли
не очень спешно, но сосредоточенно, пытаясь преодолеть томившееся в обоих
нетерпение. Да, в них жил скрытый, до времени укрощенный порыв, что-то
похожее на изготовившуюся ярость. Так ходят на поединок непримиримые
бойцы. Ираклий шагнул к улыбающемуся, раскинувшему объятья Жоре и вдруг
исчез. Жора подпрыгнул, не успев потерять улыбки, опрокинулся спиной за
станину.
Они все обговорили загодя...
Клешня Ворона скомкала лицо Сахадзе, утопив сильный палец в левой
глазнице, вторая уцепилась за затылок, и обе разом дернули против хода
пилы.
Упорову показалось-он видит крик среди брызжуще;; крови Жоры, который
сплетается с натужным ревом стального ножа, и, обнявшись, звуки взлетают в
солнечное небо, а голова Сахадзе с открытым, но уже молчаливым ртом лежит
в ладонях Резо Асилиани. Чуть погодя вор бросил ее себе под ноги,
брезгливо вытер теплыми опилками забрызганные кровью руки. Вместе с
Ираклием они подошли к помрачневшему бугру из власовцев. Ворон протянул
ему монету:
- Мечи, Вано. Моя решка.
Бугор положил монету на желтый ноготь, стрельнул ею в' воздух. Монета
крутнулась играющим кусочком света, вернулась в ладонь бугра. Резо
проиграл. Грузины обнялись со сдержанной теплотой. Ворон взял на себя
рубильник и остановил пилораму.
- Жору казнил я, - Асилиани постучал себе по груди ладонью. - Один. Вы
видели. Кто забудет-воры на помнят...
Он заглянул в лицо каждого с черной жестокостью и, легко наклонившись,
схватил за ухо голову Сахадзе, которая все еще продолжала молча кричать
распахнутым ртом.
- Беликов! - распорядился бугор. - Встань на место Жоры, но если
начнешь, как в прошлый раз, филонитьпойдешь в шахту!
Упоров стоял, опершись на штабель свежих досок и пытаясь забыть улыбку
на лице Сахадзе в момент, когда нож уже терзал его шею. Он почему-то
вспомнил живодера, за которым бежал в детстве по пыльной улице весь в
слезах. Живодер тащил впереди на засаленной веревке ничейную Жульку. Она
была еще жива. Он бежит, перебирая короткими ногами. Спина живодера
закрывает горизонт. Наконец они поравнялись.
- Стой! - кричит он. - Стой, дурак!
- Шо те надо?! - хозяин вялого голоса имеет быстрый бегающий взгляд. -
Зачем звал?
Мальчишка не может решиться. Смотрит с ненавистью в заплаканных глазах.
- Шо те, спрашиваю? Она-ничейная. Иди лучше залезь к соседу в огород.
Вспотевший в ладони камень летит в чугунное лицо живодер
Это был кошачий ход рыси, скрадывающей настороженного зайца. И однажды
тот, кто кушал из одной чашки с Сахадзе, произнес приговор:
- Их вложил Жора. Я отвечаю.
Жора отошел от тяжких воспоминаний со свойственной молодости легкостью,
забыл, потому что они ему были ис нужны. В день Святого апостола Иакова
Заведеева, брата Иоанна Богослова, грузин играючи выхватывал из-под
визжащего ножа пилорамы доски, подбадривая своего слабосильного напарника
веселой улыбкой.
Работа, конечно, не из легких, но уж не такая тяжелая, как в шахте, где
все враждебно человеку.
"Сильный горец, - позавидовал Жоре Упоров, - и сытый".
Часа через полтора он, шатаясь, отошел от пилорамы:
- Дай передохнуть. Кончился!
Сахадзе отрицательно покачал головой, но сделал это по-дружески, чтобы
не обидеть напарника:
- Не могу, дорогой. Еще двадцать минут, сама остановится.
Он не знал - жить ему осталось того меньше. Именно в тот момент Вадим
увидел за спиной Жоры приближающихся к пилораме Ираклия и Ворона. Они шли
не очень спешно, но сосредоточенно, пытаясь преодолеть томившееся в обоих
нетерпение. Да, в них жил скрытый, до времени укрощенный порыв, что-то
похожее на изготовившуюся ярость. Так ходят на поединок непримиримые
бойцы. Ираклий шагнул к улыбающемуся, раскинувшему объятья Жоре и вдруг
исчез. Жора подпрыгнул, не успев потерять улыбки, опрокинулся спиной за
станину.
Они все обговорили загодя...
Клешня Ворона скомкала лицо Сахадзе, утопив сильный палец в левой
глазнице, вторая уцепилась за затылок, и обе разом дернули против хода
пилы.
Упорову показалось-он видит крик среди брызжуще;; крови Жоры, который
сплетается с натужным ревом стального ножа, и, обнявшись, звуки взлетают в
солнечное небо, а голова Сахадзе с открытым, но уже молчаливым ртом лежит
в ладонях Резо Асилиани. Чуть погодя вор бросил ее себе под ноги,
брезгливо вытер теплыми опилками забрызганные кровью руки. Вместе с
Ираклием они подошли к помрачневшему бугру из власовцев. Ворон протянул
ему монету:
- Мечи, Вано. Моя решка.
Бугор положил монету на желтый ноготь, стрельнул ею в' воздух. Монета
крутнулась играющим кусочком света, вернулась в ладонь бугра. Резо
проиграл. Грузины обнялись со сдержанной теплотой. Ворон взял на себя
рубильник и остановил пилораму.
- Жору казнил я, - Асилиани постучал себе по груди ладонью. - Один. Вы
видели. Кто забудет-воры на помнят...
Он заглянул в лицо каждого с черной жестокостью и, легко наклонившись,
схватил за ухо голову Сахадзе, которая все еще продолжала молча кричать
распахнутым ртом.
- Беликов! - распорядился бугор. - Встань на место Жоры, но если
начнешь, как в прошлый раз, филонитьпойдешь в шахту!
Упоров стоял, опершись на штабель свежих досок и пытаясь забыть улыбку
на лице Сахадзе в момент, когда нож уже терзал его шею. Он почему-то
вспомнил живодера, за которым бежал в детстве по пыльной улице весь в
слезах. Живодер тащил впереди на засаленной веревке ничейную Жульку. Она
была еще жива. Он бежит, перебирая короткими ногами. Спина живодера
закрывает горизонт. Наконец они поравнялись.
- Стой! - кричит он. - Стой, дурак!
- Шо те надо?! - хозяин вялого голоса имеет быстрый бегающий взгляд. -
Зачем звал?
Мальчишка не может решиться. Смотрит с ненавистью в заплаканных глазах.
- Шо те, спрашиваю? Она-ничейная. Иди лучше залезь к соседу в огород.
Вспотевший в ладони камень летит в чугунное лицо живодер