безуспешно. Баланда
выплеснулась на латанные штаны, а чашка заплясала по полу. Зэк поднял ее,
сгорбившись, подбежал к разливающему:
- Вы видели мою трагедию, Серафим Кириллович?
Ну, хотя бы половинку.
- Вали отседова, жидовская морда! От педерастов жалоб не принимаем! -
Серафим Кириллович угрожающе замахнулся. Зэк отскочил, развел руками,
будто сам удивлялся, что все еще не ушел на свое место. Разливала глянул
ему вслед и окликнул:
- Эй, жидорванец! Канай сюда! Подогрею от доброты душевной. Смотрю на
тебя, Лазарь, и думаю - хоть эта сука сидит, а не садит. Живи. Перед тем,
как откинуться, я тебя отравлю.
Серафим Кириллыч посмотрел на зэка, как на рожающую крысу, плюнул в
баланду и протянул Лазарю сухарь.
- О! - загудели вокруг. - Ну, ты мот, Кириллыч.
Купец Балалайкин!
Лазарю зубы выбили на допросе. Он сует сухарь за щеку, заливает
баландой из чашки с пробитым дном.
- Выходи строиться! Быстро! Быстро!
Старшина Елейкин дергается нескладным телом, выражая свое раннее
нетерпение.
- Все торопится, как голый сношаться, - ворчит рябой зэк с торчащими
изо рта двумя передними клыкам-и.
- Что ты там базаришь, Кусок?! - спрашивает все подмечающий старшина,
но смотрит куда-то в сторону.
- Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.
- Базррить будешь, здесь оженим. Строиться!
Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших
мокрое пятно мух и отправляет в рот.
- Вкусно, ходя? - спрашивает с доброй улыбкой разливала.
- Плехо! - сознается китаец. - Кушать хотца.
- Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.
- Считаешь тоже плехо, Кырылыч, - седьмую.
Китаец ждет, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею
старшина.
- С воскресением тебя, парень, - говорит в ухо Упорову Дьяк. - Меня
тоже едва сукам в пасть не кинули.
На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.
Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице
обретают графическую ясность.
Он говорит:
- К кому пахать тебя определили?
- К Лысому.
- Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем,
чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.
Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с
уважительной скромностью:
- Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?
- Стоит.
И дернул дрябловатой щекой:
- Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.
На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и
встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко
поежился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки
"отчекрыжили конечности", но в это время его спросили, слегка потрогав за
плечо:
- На проходке пахал, сиделец?
Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.
- Работал. Мне бы только немного в себя прийти.
- Это когда освободишься. Пойдешь ставить крепеж. С ними.
Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключенных,
разбирающих штабель тонких бревен. Сам повернулся в профиль, не теряя из
виду Упорова, сказал:
- Они все поймут.
Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьется
синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и
потому не двигался.
Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошел
к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шел и чувствовал
взгляд в спину
выплеснулась на латанные штаны, а чашка заплясала по полу. Зэк поднял ее,
сгорбившись, подбежал к разливающему:
- Вы видели мою трагедию, Серафим Кириллович?
Ну, хотя бы половинку.
- Вали отседова, жидовская морда! От педерастов жалоб не принимаем! -
Серафим Кириллович угрожающе замахнулся. Зэк отскочил, развел руками,
будто сам удивлялся, что все еще не ушел на свое место. Разливала глянул
ему вслед и окликнул:
- Эй, жидорванец! Канай сюда! Подогрею от доброты душевной. Смотрю на
тебя, Лазарь, и думаю - хоть эта сука сидит, а не садит. Живи. Перед тем,
как откинуться, я тебя отравлю.
Серафим Кириллыч посмотрел на зэка, как на рожающую крысу, плюнул в
баланду и протянул Лазарю сухарь.
- О! - загудели вокруг. - Ну, ты мот, Кириллыч.
Купец Балалайкин!
Лазарю зубы выбили на допросе. Он сует сухарь за щеку, заливает
баландой из чашки с пробитым дном.
- Выходи строиться! Быстро! Быстро!
Старшина Елейкин дергается нескладным телом, выражая свое раннее
нетерпение.
- Все торопится, как голый сношаться, - ворчит рябой зэк с торчащими
изо рта двумя передними клыкам-и.
- Что ты там базаришь, Кусок?! - спрашивает все подмечающий старшина,
но смотрит куда-то в сторону.
- Да вот хочу семью создать после досрочного освобождения.
- Базррить будешь, здесь оженим. Строиться!
Высокий, похожий на высохший тростник, китаец хватает горстью обсевших
мокрое пятно мух и отправляет в рот.
- Вкусно, ходя? - спрашивает с доброй улыбкой разливала.
- Плехо! - сознается китаец. - Кушать хотца.
- Играешь плохо, ходя: шестую пайку засаживаешь.
- Считаешь тоже плехо, Кырылыч, - седьмую.
Китаец ждет, когда вновь соберутся мухи, но его выталкивает в шею
старшина.
- С воскресением тебя, парень, - говорит в ухо Упорову Дьяк. - Меня
тоже едва сукам в пасть не кинули.
На Удачный заслать хотели. Но потом одумались.
Никанор Евстафьевич щурится, отчего морщины на его добродушном лице
обретают графическую ясность.
Он говорит:
- К кому пахать тебя определили?
- К Лысому.
- Характерный бандеровец. На Стрелке едва свои не грохнули. Подскажем,
чтоб жилы не тянул. И подогрев нынче получишь.
Упорову хочется послать старого вора подальше, но он отвечает с
уважительной скромностью:
- Стоит ли беспокоиться, Никанор Евстафьевич?
- Стоит.
И дернул дрябловатой щекой:
- Не озоруй болс. Суки ярятся. Поживи тихо до сроку.
На этом разговор кончился, они расстались так же незаметно, как и
встретились, ограничившись спокойными кивками для прощания. Зэк зябко
поежился, попытался вспомнить кличку того человека, которому суки
"отчекрыжили конечности", но в это время его спросили, слегка потрогав за
плечо:
- На проходке пахал, сиделец?
Бугор стоял напротив, ковыряя в ноздре утиного носа грязным мизинцем.
- Работал. Мне бы только немного в себя прийти.
- Это когда освободишься. Пойдешь ставить крепеж. С ними.
Лысый, так звали бригадира, кивнул в сторону трех заключенных,
разбирающих штабель тонких бревен. Сам повернулся в профиль, не теряя из
виду Упорова, сказал:
- Они все поймут.
Затылок бригадира срезан вровень с шеей, под петлястым ухом бьется
синеватая жилка. Наверное, он ждал, когда зэк выполнит его приказ, и
потому не двигался.
Упоров позволил себе подумать; не торопясь, словно все решил сам, пошел
к штабелю размеренной походкой, подумывая о новом побеге. Шел и чувствовал
взгляд в спину