м будет следовать наш приговор и палач.
Возможно, их у него \'же отняли...
У пророка был вид парализованной змеи, хотя он и пытался показать всем
признаки выздоровления. Что толку? Обман, независимо ни от чего, стремится
к самообнаружению. В том суть обмана. Мирон плохо спал ночами: мучали
прилипчивые мысли о золотом кладе воровской кассы. "Ну почему ты не вор?!"
Бордовый призрак хохотал ему в лицо, по он его не видел. "Ну почему ты не
вор?!"
Пророк судорожно закрывал глаза, топор взлетал над руками Упорова,
который торопился назвать место, где спрятано сокровище. Но слишком быстро
и слишком тихо. Шепотом... Заманивая слух в безнадежные глубины тайны. Там
усыхал до мертвого шороха опавших листьев, обреченно и вяло распадающегося
в немоту.
Суки проиграли...
Бывший заключенный ощущал протестующий трепет нового секретаря
партийной организации управления лагерей Важи Спиридоновича Морабели.
Внутреннее отрицание произносимых им слов делало их мертворожденными.
Полковник улыбался улыбкой, готовой выродиться в гримасу гнева.
- Я обещал, Вадим? Сдержал слово! Моя радость широка, как небо над
нашими головами!
И мягко, совсем по-дружески:
- За тобой должок, дорогой.
"У узких душ не бывает широких чувств, - думает Вадим, с благодарной
улыбкой пожимая вялую ладонь партийного вожака. - Ты не скоро оставишь
меня в покое. Но будет лучше, если мы не встретимся на одной тропе".
Помыслы уже бежали вперед, жизнь безудержно расширялась. Только
последняя ночь в зоне оказалась неожиданно сложной. Неволя держала, с ней
приходилось прощаться, как прощаются с нелюбимой женой: было тяжко, но
было... десять лет совместной жизни.
Твои собственные годы. Навсегда покинутое время вдруг, словно в
прозрении, увиделось необходимым путем мученического очищения перед новой
бесконечной жизнью.
И началось болезненно сладостное прощание, с приходом тихого света, при
котором под молодой, не отяжелевший провальным храпом, сон к нему явился
Мухомор. Был он в точности такой, каким его клали в гроб, сколоченный из
горбыля: серый и неухоженный. Трещали мерзлые негнущиеся руки, лопалась
бескровно кожа.
Сейчас он почти прежний, но немного неясный: все-таки человек с
перевернутой страницы бытия, да и видишь ты его, возможно, даже затылком.
Мухомор просил перевезти свое покореженное обвалом тело с местного
кладбища в родную деревню Суково, что на Тамбовщине. Незвучащий его
разговор едва совпадал с самыми приблизительными представлениями о голосе,
отстраняя необязательные здесь условности. Допустим, звук.
Ни о чем они толком не договорились. В конечном счете Мухомор то ли с
понта, то ли в самом деле обиделся и удалился, огорченный, плывя печальным
облаком над новыми половицами недавно отремонтированного пола. Постепенно
покойный зэк терял образ, лишь у крайних нар на мгновение обрел прежнюю
неустойчивую ясность, погладил по голове улыбающегося Ключика и
окончательно исчез.
"Он приходил прощаться", - вздохнул Упоров, но даже от такого легкого
переживания едва удерживался во сне. Он переждал, пока вернется прежнее
состояние.
В сущности, ничего страшного не происходит. Ведь это же вполне
нормально, ну, разве что совсем крохотное отступление от первоначальной
жизни, без излома, а именно плавный переход в то самое состояние, где
ничего не надо придумывать, тем более - делать. Просто ты сидишь рядом с
Федором Опенкиным, ощущая тихую грусть. Такая благодатная возможность
общения через зрим
Возможно, их у него \'же отняли...
У пророка был вид парализованной змеи, хотя он и пытался показать всем
признаки выздоровления. Что толку? Обман, независимо ни от чего, стремится
к самообнаружению. В том суть обмана. Мирон плохо спал ночами: мучали
прилипчивые мысли о золотом кладе воровской кассы. "Ну почему ты не вор?!"
Бордовый призрак хохотал ему в лицо, по он его не видел. "Ну почему ты не
вор?!"
Пророк судорожно закрывал глаза, топор взлетал над руками Упорова,
который торопился назвать место, где спрятано сокровище. Но слишком быстро
и слишком тихо. Шепотом... Заманивая слух в безнадежные глубины тайны. Там
усыхал до мертвого шороха опавших листьев, обреченно и вяло распадающегося
в немоту.
Суки проиграли...
Бывший заключенный ощущал протестующий трепет нового секретаря
партийной организации управления лагерей Важи Спиридоновича Морабели.
Внутреннее отрицание произносимых им слов делало их мертворожденными.
Полковник улыбался улыбкой, готовой выродиться в гримасу гнева.
- Я обещал, Вадим? Сдержал слово! Моя радость широка, как небо над
нашими головами!
И мягко, совсем по-дружески:
- За тобой должок, дорогой.
"У узких душ не бывает широких чувств, - думает Вадим, с благодарной
улыбкой пожимая вялую ладонь партийного вожака. - Ты не скоро оставишь
меня в покое. Но будет лучше, если мы не встретимся на одной тропе".
Помыслы уже бежали вперед, жизнь безудержно расширялась. Только
последняя ночь в зоне оказалась неожиданно сложной. Неволя держала, с ней
приходилось прощаться, как прощаются с нелюбимой женой: было тяжко, но
было... десять лет совместной жизни.
Твои собственные годы. Навсегда покинутое время вдруг, словно в
прозрении, увиделось необходимым путем мученического очищения перед новой
бесконечной жизнью.
И началось болезненно сладостное прощание, с приходом тихого света, при
котором под молодой, не отяжелевший провальным храпом, сон к нему явился
Мухомор. Был он в точности такой, каким его клали в гроб, сколоченный из
горбыля: серый и неухоженный. Трещали мерзлые негнущиеся руки, лопалась
бескровно кожа.
Сейчас он почти прежний, но немного неясный: все-таки человек с
перевернутой страницы бытия, да и видишь ты его, возможно, даже затылком.
Мухомор просил перевезти свое покореженное обвалом тело с местного
кладбища в родную деревню Суково, что на Тамбовщине. Незвучащий его
разговор едва совпадал с самыми приблизительными представлениями о голосе,
отстраняя необязательные здесь условности. Допустим, звук.
Ни о чем они толком не договорились. В конечном счете Мухомор то ли с
понта, то ли в самом деле обиделся и удалился, огорченный, плывя печальным
облаком над новыми половицами недавно отремонтированного пола. Постепенно
покойный зэк терял образ, лишь у крайних нар на мгновение обрел прежнюю
неустойчивую ясность, погладил по голове улыбающегося Ключика и
окончательно исчез.
"Он приходил прощаться", - вздохнул Упоров, но даже от такого легкого
переживания едва удерживался во сне. Он переждал, пока вернется прежнее
состояние.
В сущности, ничего страшного не происходит. Ведь это же вполне
нормально, ну, разве что совсем крохотное отступление от первоначальной
жизни, без излома, а именно плавный переход в то самое состояние, где
ничего не надо придумывать, тем более - делать. Просто ты сидишь рядом с
Федором Опенкиным, ощущая тихую грусть. Такая благодатная возможность
общения через зрим