ачальника Барончнк выполнял старательно, восхитив их жен прекрасными
ювелирными поделками. Только Дьяк остался недоволен написанными Барончиком
на красном полотнище ленинскими словами: "Мы придем к победе
коммунистического труда!"
- Как так-"придем"?! - ворчал вор, пряча в глазах ухмылку. - Приведут,
никуда не денешься.
...Низко летящие гуси уносили на крыльях короткое колымское лето. Их
провожал чахоточный лай людей, с привычным страхом ожидающих наступления
холодов.
Бригадир видел, как воровато оглянувшись, большеротый, с красными
пятнами на щеках, Гришка Лыков сунул под груженую вагонетку ногу и хруст
сокрушенной чугунным колесом кости вцепился ему в мозг, держал то время,
пока тот орал на руках тащивших его из шахты зэков.
- Мастырка, - сказал измочаленный работой на лопате Вазелин. - Из
бригады эту падаль гнать. Пусть с ним в другом месте разбираются.
Укушенный диким криком мозг студенисто дергается.
Бригадир говорит, морщась от боли:
- В больницу несите.
- Что?! Это вонючее существо-на больничную койку, а Зяма будет за него
пахать?! Хрен пройдет!
- В лазарет, - повторил Упоров, будто Калаянов кричал для кого-то
другого.
Они стоят рядом над поломанным зэком, не отворачиваясь от ветра, и щека
Калаянова начинает белеть так, словно изнутри ее проступает молочная
сыворотка.
- Ты щеку поморозил, - говорит Упоров все в том же мирном тоне, - три
быстрей, не то прихватит. Гриша, все должны знать, поскользнулся. Не
повезло ему. Старался сильно. Только под такой формулировкой в акте
подпишетесь. Мастырка нам не нужна: без Гриши и без зачетов останемся.
Уяснил? Беги за начальником участка, Зямочка.
- Сука ленивая, потерпеть не мог...
Калаянов глубже натягивает шапку, идет, наклонившись в сторону ветра,
так и не вспомнив про примороженную щеку.
"Устали мужики, - смотрит ему вслед бригадир, - вытянулись".
Зэк прихватил в вязаную рукавицу подмерзший нос, гундосо закричал:
- Ираклий! Проверь транспортеры, лебедки, скрепер. Завтра начинаем
нарезать.
- Уже. В полном порядке. Вадим, Гивп Кочехидзе в бригаду просится. Сам
стесняется, меня просил... Он тоже из Кутаиси.
- Гиви? Тот, что укусил Пончика за нос?
- Больше кусаться не будет: ему Пончик зубы выбил.
- Он окромя карт в руках ничего не держал.
- Понятно, - Ираклий слегка обижен, - мы же не как вы: друг дружку не
кушаем. Нас и так мало. Потому просил:
...Открылась дверь теплушки, Никанор Евстафьевич позвал бригадира, как
родители приглашают в дом послушных детей:
- Зайди-ка. Дело есть.
Единственное оконце было плотно задернуто пористым льдом, едва
пропускавшим в помещение чахлый свет. Никанор Евстафьевич правил нож на
замусоленном оселке, уверенно, но мягко касаясь камня тонким лезвием.
Поодаль от вора, у тухнувшей печи, сидел незнакомец - сухонький, со спины
похожий на подростка человек в бушлате и буденовке. Человек при ближайшем
рассмотрении оказался стариком.
- Кто он? - спросил Упоров. - Ваш папа?
Старик был вымучен возрастом до такой степени, что кажется - поднеси к
нему спичку, он смолево затрещит, а после вспыхнет устойчивым синим
пламенем с розовым поверху ободком. И сгорит весь, до самой шишки, на
буденовке.
- Сколько вам лет?
- Девяносто, ваше благородие, - прошамкал с охотой дед. - Из них,
почитай, семь десятков тюрьме служу. В разном, естественно, качестве. Сам
начальник Главного тюремного управления в должности шталмейстера Двора Его
Импе
ювелирными поделками. Только Дьяк остался недоволен написанными Барончиком
на красном полотнище ленинскими словами: "Мы придем к победе
коммунистического труда!"
- Как так-"придем"?! - ворчал вор, пряча в глазах ухмылку. - Приведут,
никуда не денешься.
...Низко летящие гуси уносили на крыльях короткое колымское лето. Их
провожал чахоточный лай людей, с привычным страхом ожидающих наступления
холодов.
Бригадир видел, как воровато оглянувшись, большеротый, с красными
пятнами на щеках, Гришка Лыков сунул под груженую вагонетку ногу и хруст
сокрушенной чугунным колесом кости вцепился ему в мозг, держал то время,
пока тот орал на руках тащивших его из шахты зэков.
- Мастырка, - сказал измочаленный работой на лопате Вазелин. - Из
бригады эту падаль гнать. Пусть с ним в другом месте разбираются.
Укушенный диким криком мозг студенисто дергается.
Бригадир говорит, морщась от боли:
- В больницу несите.
- Что?! Это вонючее существо-на больничную койку, а Зяма будет за него
пахать?! Хрен пройдет!
- В лазарет, - повторил Упоров, будто Калаянов кричал для кого-то
другого.
Они стоят рядом над поломанным зэком, не отворачиваясь от ветра, и щека
Калаянова начинает белеть так, словно изнутри ее проступает молочная
сыворотка.
- Ты щеку поморозил, - говорит Упоров все в том же мирном тоне, - три
быстрей, не то прихватит. Гриша, все должны знать, поскользнулся. Не
повезло ему. Старался сильно. Только под такой формулировкой в акте
подпишетесь. Мастырка нам не нужна: без Гриши и без зачетов останемся.
Уяснил? Беги за начальником участка, Зямочка.
- Сука ленивая, потерпеть не мог...
Калаянов глубже натягивает шапку, идет, наклонившись в сторону ветра,
так и не вспомнив про примороженную щеку.
"Устали мужики, - смотрит ему вслед бригадир, - вытянулись".
Зэк прихватил в вязаную рукавицу подмерзший нос, гундосо закричал:
- Ираклий! Проверь транспортеры, лебедки, скрепер. Завтра начинаем
нарезать.
- Уже. В полном порядке. Вадим, Гивп Кочехидзе в бригаду просится. Сам
стесняется, меня просил... Он тоже из Кутаиси.
- Гиви? Тот, что укусил Пончика за нос?
- Больше кусаться не будет: ему Пончик зубы выбил.
- Он окромя карт в руках ничего не держал.
- Понятно, - Ираклий слегка обижен, - мы же не как вы: друг дружку не
кушаем. Нас и так мало. Потому просил:
...Открылась дверь теплушки, Никанор Евстафьевич позвал бригадира, как
родители приглашают в дом послушных детей:
- Зайди-ка. Дело есть.
Единственное оконце было плотно задернуто пористым льдом, едва
пропускавшим в помещение чахлый свет. Никанор Евстафьевич правил нож на
замусоленном оселке, уверенно, но мягко касаясь камня тонким лезвием.
Поодаль от вора, у тухнувшей печи, сидел незнакомец - сухонький, со спины
похожий на подростка человек в бушлате и буденовке. Человек при ближайшем
рассмотрении оказался стариком.
- Кто он? - спросил Упоров. - Ваш папа?
Старик был вымучен возрастом до такой степени, что кажется - поднеси к
нему спичку, он смолево затрещит, а после вспыхнет устойчивым синим
пламенем с розовым поверху ободком. И сгорит весь, до самой шишки, на
буденовке.
- Сколько вам лет?
- Девяносто, ваше благородие, - прошамкал с охотой дед. - Из них,
почитай, семь десятков тюрьме служу. В разном, естественно, качестве. Сам
начальник Главного тюремного управления в должности шталмейстера Двора Его
Импе