. Она
обещала за нее молиться.
В эти минуты они любили всех и все любили их...
Жесткие нары стали ковром из цветов, низкий потолок над
головой-распахнулся небом без единого облачка.
Но уже на следующий день, когда они лежали, укрывшись суконным одеялом,
он почувствовал щемящее беспокойство за ее будущее, не придав тому вначале
большого значения. Оно напоминало о себе следующей ночью без сна.
- Серякин, ты сдержал слово, ты сделал добро, - говорил он, лежа с
открытыми глазами. - Что ты наделал, Серякин?!
Видел себя - без рук, ее - без носа. Уже не во сне вовсе, а наяву. И
сучий пророк улыбался ему радостной улыбкой рано повзрослевшего пионера,
держа волосатую руку в салюте, а в руке - топор.
В зоне капитан ловил усталые глаза зэка нахальным взглядом. Он краснел,
заново переживая ее нежное, чистое понимание и ее собственную жертву. Она
гладила по спине потерявшего над собой контроль зэка, повторяя:
- Не спеши, родной мой! Это надолго. Это навсегда.
Тогда он наконец прикрыл ее губы сильным поцелуем и успокоился.
- Тебе хорошо? - спросила она, не дожидаясь ответа, поцеловала его,
ответила себе сама. - Тебе очень хорошо!
Зэк не мог поверить, что все это возможно и происходит с ним. У него не
нашлось тех нужных и единственных слов. Он продолжал искать их и сейчас,
стоя на плацу в ожидании развода, не замечая заискивающего взгляда
лупатого Барончика, такого выразительного в своем атласном жилете поверх
штопаного свитера, что не заметить его мог только слепой или влюбленный.
Наконец Барончик рискнул проявить себя иначе. Он подошел к бригадиру,
прошептал, оглянувшись по сторонам:
- Хочу притусоваться к твоей бригаде, Вадим. Моряк моряку отказать не
должен.
Упоров посмотрел в узкую щель рта бывшего буфетчика с "Иосифа Сталина"
так, словно пытался рассмотреть там недожеванный кусок самарского
грабителя.
И сказал:
- У меня нет вакансий людоеда. Что ты умеешь делать, кроме этого?
Только не ври!
- Воровать...
- Комплект! Еще?!
- Нарисовать червонец, доллар, отлить любое кольцо из любого металла,
выпустить монету с твоим профилем, я - художник. Настоящий художник!
- Ты - вор и людоед! Что тебе у меня нужно?
- Зачеты. Устал от блатной тусовки. Два побега...
В следующий раз меня застрелят^ Ты же знаешь, ты же сам...
Упоров улыбнулся, понимая, на какую дистанцию он оторвался от этого
гладкощекого мошенника, которого не убили после второго побега только
потому, что он предусмотрительно наложил в штаны. Каждый выживает, как
умеет. Барончик хитрый, но он-мастер. Ты видел его работу у Дьяка: золотая
змейка с крохотным бриллиантом во рту. Опасное занятие... Другой жизни в
зоне нет, она вся опасная.
- Почему смеешься, Вадик? - спрашивает поникший Барончик. - Мне
тридцать пять...
- Для коня почтенный возраст. Ладно. Я подумаю.
Тебя ведь и в бригаде могут грохнуть, если отвяжешься.
- Исключено! Возьми, а? Богом прошу!
- Сказал - подумаю. Отвали. У меня и без тебя голова пухнет!
...Весь развод он думал только о ней, пока его думы не прервал горячий
шепот Гарика Кламбоцкого:
- Ты чо спишь?! Он говорит: "За всю историю Колымы им никто так шустро
не нарезал шахты".
- У Колымы нет истории: одни лагеря.
Но слушал он с интересом. Заместитель начальника лагеря по политической
части майор Рогожин, невзрачный человек с продолговатой, похожей на тыкву
головой, обладал зычным голосом и полным отсутствием чувства юмора, что,
обещала за нее молиться.
В эти минуты они любили всех и все любили их...
Жесткие нары стали ковром из цветов, низкий потолок над
головой-распахнулся небом без единого облачка.
Но уже на следующий день, когда они лежали, укрывшись суконным одеялом,
он почувствовал щемящее беспокойство за ее будущее, не придав тому вначале
большого значения. Оно напоминало о себе следующей ночью без сна.
- Серякин, ты сдержал слово, ты сделал добро, - говорил он, лежа с
открытыми глазами. - Что ты наделал, Серякин?!
Видел себя - без рук, ее - без носа. Уже не во сне вовсе, а наяву. И
сучий пророк улыбался ему радостной улыбкой рано повзрослевшего пионера,
держа волосатую руку в салюте, а в руке - топор.
В зоне капитан ловил усталые глаза зэка нахальным взглядом. Он краснел,
заново переживая ее нежное, чистое понимание и ее собственную жертву. Она
гладила по спине потерявшего над собой контроль зэка, повторяя:
- Не спеши, родной мой! Это надолго. Это навсегда.
Тогда он наконец прикрыл ее губы сильным поцелуем и успокоился.
- Тебе хорошо? - спросила она, не дожидаясь ответа, поцеловала его,
ответила себе сама. - Тебе очень хорошо!
Зэк не мог поверить, что все это возможно и происходит с ним. У него не
нашлось тех нужных и единственных слов. Он продолжал искать их и сейчас,
стоя на плацу в ожидании развода, не замечая заискивающего взгляда
лупатого Барончика, такого выразительного в своем атласном жилете поверх
штопаного свитера, что не заметить его мог только слепой или влюбленный.
Наконец Барончик рискнул проявить себя иначе. Он подошел к бригадиру,
прошептал, оглянувшись по сторонам:
- Хочу притусоваться к твоей бригаде, Вадим. Моряк моряку отказать не
должен.
Упоров посмотрел в узкую щель рта бывшего буфетчика с "Иосифа Сталина"
так, словно пытался рассмотреть там недожеванный кусок самарского
грабителя.
И сказал:
- У меня нет вакансий людоеда. Что ты умеешь делать, кроме этого?
Только не ври!
- Воровать...
- Комплект! Еще?!
- Нарисовать червонец, доллар, отлить любое кольцо из любого металла,
выпустить монету с твоим профилем, я - художник. Настоящий художник!
- Ты - вор и людоед! Что тебе у меня нужно?
- Зачеты. Устал от блатной тусовки. Два побега...
В следующий раз меня застрелят^ Ты же знаешь, ты же сам...
Упоров улыбнулся, понимая, на какую дистанцию он оторвался от этого
гладкощекого мошенника, которого не убили после второго побега только
потому, что он предусмотрительно наложил в штаны. Каждый выживает, как
умеет. Барончик хитрый, но он-мастер. Ты видел его работу у Дьяка: золотая
змейка с крохотным бриллиантом во рту. Опасное занятие... Другой жизни в
зоне нет, она вся опасная.
- Почему смеешься, Вадик? - спрашивает поникший Барончик. - Мне
тридцать пять...
- Для коня почтенный возраст. Ладно. Я подумаю.
Тебя ведь и в бригаде могут грохнуть, если отвяжешься.
- Исключено! Возьми, а? Богом прошу!
- Сказал - подумаю. Отвали. У меня и без тебя голова пухнет!
...Весь развод он думал только о ней, пока его думы не прервал горячий
шепот Гарика Кламбоцкого:
- Ты чо спишь?! Он говорит: "За всю историю Колымы им никто так шустро
не нарезал шахты".
- У Колымы нет истории: одни лагеря.
Но слушал он с интересом. Заместитель начальника лагеря по политической
части майор Рогожин, невзрачный человек с продолговатой, похожей на тыкву
головой, обладал зычным голосом и полным отсутствием чувства юмора, что,