й, сытый и сильный, шел продовольствием, "коровой",
хотя и думал о себе как о вожаке. На том он и купился, когда стало ясно:
надо кого-то кушать или идти сдаваться. Четверо незаметно бросили, жребий,
пятый незаметно сунул в рот сухарь из неприкосновенного для других запаса.
Бывший гроза ночных улиц Самары прозевал момент атаки, а чуть раньше -
шаловливые улыбки приближающихся к нему с разных сторон товарищей по
побегу. Будь он бдительней - понял: они его уже ели...
Прозрение пришло в момент казни. "Нет! - хотелось крикнуть ему. - У
меня осталось три сухаря. Мы их поделим". Однако тот, перед кем стояла
задача зарезать "корову", убил и эти слова. Нож остался в животе, одна
рукоятка "на улице". Даниил Константинович оседает на прилизанный ветром
снег, наверное, слышит, как кричит самый голодный, но предусмотрительный
Барончик:
- Горло! Горло вскрой: мясо закровянит!
Исполнивший приговор Листик тянет двумя руками за рукоятку, уперев в
бок ногу. Все пребывают в нервном трепете ожидания обильного кушанья.
Барончик крушит маленьким топориком чахлые березки. Никто не думает о
погоне, люди судорожно спасают свои жизни...
- Даниила Константиновича хватило нам на полторы недели, - рассказывал
после поимки и тюремной отсидки снова голодный Барончик. - Он был какой-то
сладкий, пах аптекой. Фу! Собака лучше.
- Собака даже лучше свиньи, - поддержал людоеда Роман Пущаев. - Свинья
- - плохое животное.
-Ха! - у Зямы Калаянова по-жабьи распахнулся рот. - Особенно той,
которую ты насиловал, а граждане чекисты ели.
- Зачем коришь? - спросил засмущавшийся Роман. - Я получил свое.
- Действительно, Зяма. Зверь получил за шалость два года сверх
законного червонца. Неужели ты, работая с хрюшками, удержался от
соблазна?! Человек сложен из слабостей, как дом из кирпичей.
Барончик философствовал не задарма: он очень хотел попасть именно в эту
бригаду, где никто не пухнет от голода, люди отличаются от прочих
бескровными отношениями, будто они здесь не по приговору, а сами по себе,
чтобы не сказать - добровольно.
...Шел развод. Умирало колымское лето. Съеденная солнцем трава
невыразительно бледна. Даже та, нетронутая, вдоль колючей проволоки,
пожухла, состарилась прямо на глазах за каких-то пару дней с крутыми
утренниками. Скошенная кавалером трех орденов Славы еще в июне, она
заметно подросла. Кавалер тот, Сорокин была его фамилия, освобожден по
причине полной невиновности, о которой ему сообщили через десять лет
каторжных работ. Замену Сорокину не подыскали, и трава, перед тем как
начать чахнуть, поднялась выше уровня уставных норм. Трава не зэк, она -
стихия; жить по нормам не желает...
Упоров видит серое тело крысы, огороженное частоколом травинок.
По-стариковски сгорбившийся зверек рассматривает двуногих тварей из своего
ненадежного укрытия без всякого беспокойства.
"Привык к опасности, - думает Упоров. - Тебе пора привыкнуть, чтобы
руки не опустились. Морабели, другого ожидать не следовало, оказался
двуликим. Суки работали с тобой по его указке. Они не оставят в покое твои
руки и Натали".
- Натали... - прошептал он с нежностью.
...Капитан Серякин организовал им свидание на свой страх и риск. Был
первый взаимный поцелуй в крохотной комнатке с ехидным смотровым глазком
на двери, где они перешагнули через свой стыд легко и свободно, не
заботясь ни о чем, кроме любви. Он сказал ей, что теперь в его венах тоже
есть дворянская кровь от той девушки, дочери русского генерала
хотя и думал о себе как о вожаке. На том он и купился, когда стало ясно:
надо кого-то кушать или идти сдаваться. Четверо незаметно бросили, жребий,
пятый незаметно сунул в рот сухарь из неприкосновенного для других запаса.
Бывший гроза ночных улиц Самары прозевал момент атаки, а чуть раньше -
шаловливые улыбки приближающихся к нему с разных сторон товарищей по
побегу. Будь он бдительней - понял: они его уже ели...
Прозрение пришло в момент казни. "Нет! - хотелось крикнуть ему. - У
меня осталось три сухаря. Мы их поделим". Однако тот, перед кем стояла
задача зарезать "корову", убил и эти слова. Нож остался в животе, одна
рукоятка "на улице". Даниил Константинович оседает на прилизанный ветром
снег, наверное, слышит, как кричит самый голодный, но предусмотрительный
Барончик:
- Горло! Горло вскрой: мясо закровянит!
Исполнивший приговор Листик тянет двумя руками за рукоятку, уперев в
бок ногу. Все пребывают в нервном трепете ожидания обильного кушанья.
Барончик крушит маленьким топориком чахлые березки. Никто не думает о
погоне, люди судорожно спасают свои жизни...
- Даниила Константиновича хватило нам на полторы недели, - рассказывал
после поимки и тюремной отсидки снова голодный Барончик. - Он был какой-то
сладкий, пах аптекой. Фу! Собака лучше.
- Собака даже лучше свиньи, - поддержал людоеда Роман Пущаев. - Свинья
- - плохое животное.
-Ха! - у Зямы Калаянова по-жабьи распахнулся рот. - Особенно той,
которую ты насиловал, а граждане чекисты ели.
- Зачем коришь? - спросил засмущавшийся Роман. - Я получил свое.
- Действительно, Зяма. Зверь получил за шалость два года сверх
законного червонца. Неужели ты, работая с хрюшками, удержался от
соблазна?! Человек сложен из слабостей, как дом из кирпичей.
Барончик философствовал не задарма: он очень хотел попасть именно в эту
бригаду, где никто не пухнет от голода, люди отличаются от прочих
бескровными отношениями, будто они здесь не по приговору, а сами по себе,
чтобы не сказать - добровольно.
...Шел развод. Умирало колымское лето. Съеденная солнцем трава
невыразительно бледна. Даже та, нетронутая, вдоль колючей проволоки,
пожухла, состарилась прямо на глазах за каких-то пару дней с крутыми
утренниками. Скошенная кавалером трех орденов Славы еще в июне, она
заметно подросла. Кавалер тот, Сорокин была его фамилия, освобожден по
причине полной невиновности, о которой ему сообщили через десять лет
каторжных работ. Замену Сорокину не подыскали, и трава, перед тем как
начать чахнуть, поднялась выше уровня уставных норм. Трава не зэк, она -
стихия; жить по нормам не желает...
Упоров видит серое тело крысы, огороженное частоколом травинок.
По-стариковски сгорбившийся зверек рассматривает двуногих тварей из своего
ненадежного укрытия без всякого беспокойства.
"Привык к опасности, - думает Упоров. - Тебе пора привыкнуть, чтобы
руки не опустились. Морабели, другого ожидать не следовало, оказался
двуликим. Суки работали с тобой по его указке. Они не оставят в покое твои
руки и Натали".
- Натали... - прошептал он с нежностью.
...Капитан Серякин организовал им свидание на свой страх и риск. Был
первый взаимный поцелуй в крохотной комнатке с ехидным смотровым глазком
на двери, где они перешагнули через свой стыд легко и свободно, не
заботясь ни о чем, кроме любви. Он сказал ей, что теперь в его венах тоже
есть дворянская кровь от той девушки, дочери русского генерала