уже не было, и он, видимо, поставлен был для симметрии. Много еще
было других предметов, обличающих стремление к модному комфорту; так,
например, по стене стоял турецкий диван, под ногами хозяина лежала медвежья
шкура, и тому подобное.
- Вы сегодня едете куда-нибудь? - спросила Татьяна Ивановна.
- Не знаю еще, - отвечал Хозаров.
- А вчера были там?
- Был.
- Ну, что?
- Ничего хорошего; я недоволен вчерашним вечером.
- Что такое?
- Она не любит меня!
- Ой, не говорите этого, Сергей Петрович, не говорите, ни за что не
поверю: вы просто скрываете. Вы, мужчины, прескрытный народ в этих вещах.
- Нет, вы выслушайте наперед и растолкуйте мне, как это понять?
Приезжаю я, как вы знаете, в семь часов. В зале никого. Я прошел к Катерине
Архиповне. Она сидит одна; разумеется, сажусь и начинаю рассказывать разные
разности, как можно громче смеюсь, хохочу, - не тут-то было! Прошел целый
час, наконец, являются две старшие дылды; а ее все-таки нет! Я просто думал,
что больна; но сами согласитесь, не ехать же домой. Уселся с барышнями в
карты; смеюсь, шучу, а внутри, знаете, так и кипит: ничего не помогает;
проходит еще час, два - не является. Наконец, уж я не вытерпел. "Здорова ли,
я говорю, Марья Антоновна?" И как бы вы думали, что мне ответили? "Кошку
свою, говорят, сегодня целый вечер моет с мылом". Я чуть не лопнул от
досады. Во-первых, это глупо, а во-вторых, неприлично. Хорошо, думаю,
мадемуазель, я вам отплачу, и тотчас же начал говорить любезности Анете. Та,
как водится, принялась закатывать свои оловянные глаза, и пошла писать...
Вдруг является, немного, знаете, бледная, грустная, поклонилась и села около
матери, почти напротив меня. Я ни слова и продолжаю любезничать с Анетой. Та
совсем растаяла, только что не обнимает...
- Послушайте, Сергей Петрович, - перебила Татьяна Ивановна, - вы
ужасный человек. За что вы мучите этого ангела?
- Помилуйте, Татьяна Ивановна, что вы говорите? Она меня мучит.
- Нет, вы этого не говорите, - возразила хозяйка, - она, бедненькая,
вероятно, это время мечтала о вас, а вы, злой человек, сейчас уж и стали
заниматься с другой.
- Но послушайте, Татьяна Ивановна: любя человека, разве вы в состоянии
были бы в каких-нибудь трех шагах просидеть два часа и не выйти, и чем же в
это время заниматься: дурацким мытьем какой-нибудь мерзкой кошки!
- Конечно, я бы этого не в состоянии была сделать, потому что никогда
кокетства не имела.
- Вот видите, вы сами проговорились; стало быть, она только кокетничает
со мной.
- Этого не смейте при мне и говорить, Сергей Петрович! Она вас любит.
- Да из чего вы видите?
- Из всего; во-первых, вы говорите - она пришла немного бледная и потом
села напротив, чтобы глядеть на вас.
- Ну, нет... Таким образом перетолковывать можно все, - произнес Сергей
Петрович, которому, впрочем, последние слова хозяйки, кажется, очень были
приятны.
- Послушайте, - начала Татьяна Ивановна, одушевившись. - Я любила
одного человека... полюбила его с самого первого раза, как увидела. Он жил в
одном со мною доме, и что же вы думаете? Я целую неделю не имела духу войти
к нему в комнату.
- Это о соседе вы говорите? - спросил с улыбкою Хозаров.
- Ой, нет! О другом, - возразила, вспыхнув, Татьяна Ивановна.
- Не может быть! Верно, о нем.
- Нет, право, о
было других предметов, обличающих стремление к модному комфорту; так,
например, по стене стоял турецкий диван, под ногами хозяина лежала медвежья
шкура, и тому подобное.
- Вы сегодня едете куда-нибудь? - спросила Татьяна Ивановна.
- Не знаю еще, - отвечал Хозаров.
- А вчера были там?
- Был.
- Ну, что?
- Ничего хорошего; я недоволен вчерашним вечером.
- Что такое?
- Она не любит меня!
- Ой, не говорите этого, Сергей Петрович, не говорите, ни за что не
поверю: вы просто скрываете. Вы, мужчины, прескрытный народ в этих вещах.
- Нет, вы выслушайте наперед и растолкуйте мне, как это понять?
Приезжаю я, как вы знаете, в семь часов. В зале никого. Я прошел к Катерине
Архиповне. Она сидит одна; разумеется, сажусь и начинаю рассказывать разные
разности, как можно громче смеюсь, хохочу, - не тут-то было! Прошел целый
час, наконец, являются две старшие дылды; а ее все-таки нет! Я просто думал,
что больна; но сами согласитесь, не ехать же домой. Уселся с барышнями в
карты; смеюсь, шучу, а внутри, знаете, так и кипит: ничего не помогает;
проходит еще час, два - не является. Наконец, уж я не вытерпел. "Здорова ли,
я говорю, Марья Антоновна?" И как бы вы думали, что мне ответили? "Кошку
свою, говорят, сегодня целый вечер моет с мылом". Я чуть не лопнул от
досады. Во-первых, это глупо, а во-вторых, неприлично. Хорошо, думаю,
мадемуазель, я вам отплачу, и тотчас же начал говорить любезности Анете. Та,
как водится, принялась закатывать свои оловянные глаза, и пошла писать...
Вдруг является, немного, знаете, бледная, грустная, поклонилась и села около
матери, почти напротив меня. Я ни слова и продолжаю любезничать с Анетой. Та
совсем растаяла, только что не обнимает...
- Послушайте, Сергей Петрович, - перебила Татьяна Ивановна, - вы
ужасный человек. За что вы мучите этого ангела?
- Помилуйте, Татьяна Ивановна, что вы говорите? Она меня мучит.
- Нет, вы этого не говорите, - возразила хозяйка, - она, бедненькая,
вероятно, это время мечтала о вас, а вы, злой человек, сейчас уж и стали
заниматься с другой.
- Но послушайте, Татьяна Ивановна: любя человека, разве вы в состоянии
были бы в каких-нибудь трех шагах просидеть два часа и не выйти, и чем же в
это время заниматься: дурацким мытьем какой-нибудь мерзкой кошки!
- Конечно, я бы этого не в состоянии была сделать, потому что никогда
кокетства не имела.
- Вот видите, вы сами проговорились; стало быть, она только кокетничает
со мной.
- Этого не смейте при мне и говорить, Сергей Петрович! Она вас любит.
- Да из чего вы видите?
- Из всего; во-первых, вы говорите - она пришла немного бледная и потом
села напротив, чтобы глядеть на вас.
- Ну, нет... Таким образом перетолковывать можно все, - произнес Сергей
Петрович, которому, впрочем, последние слова хозяйки, кажется, очень были
приятны.
- Послушайте, - начала Татьяна Ивановна, одушевившись. - Я любила
одного человека... полюбила его с самого первого раза, как увидела. Он жил в
одном со мною доме, и что же вы думаете? Я целую неделю не имела духу войти
к нему в комнату.
- Это о соседе вы говорите? - спросил с улыбкою Хозаров.
- Ой, нет! О другом, - возразила, вспыхнув, Татьяна Ивановна.
- Не может быть! Верно, о нем.
- Нет, право, о