тонко Людмилу обо всем, что касалось
отношений той к Ченцову.
Людмила с серьезным и печальным выражением в глазах и не без борьбы с
собой рассказала матери все.
- Но ты будешь и потом еще видаться с Ченцовым? - проговорила как бы
спокойно Юлия Матвеевна.
- Как же я буду видаться с ним?.. Он остался в одном городе, а я буду
жить в другом! - возразила Людмила.
- Он, вероятно, приедет за тобой в Москву! - заметила мать.
Людмила закинула несколько назад свою хорошенькую головку и как бы
что-то такое обдумывала; лицо ее при этом делалось все более и более
строгим.
- Нет, я не буду с ним видаться и в Москве и нигде во всю жизнь мою! -
сказала она.
Адмиральша не совсем доверчиво посмотрела на дочь и уж станции через
две после этого разговора начала будто бы так, случайно, рассуждать, что
если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек, то он никогда бы не
позволил себе сделать того, что он сделал, потому что он женат.
- Он двоюродный племянник мне, а в таком близком родстве брак
невозможен! - сказала она в заключение.
Людмила чуть ли не согласилась с матерью безусловно.
Но откуда и каким образом явилась такая резкая перемена в воззрениях,
такая рассудительность и, главное, решительность в действиях матери и
дочери? - спросит, пожалуй, читатель. Ответить мне легко: Юлия Матвеевна
сделалась умна и предусмотрительна, потому что она была мать, и ей пришлось
спасать готовую совсем погибнуть дочь... Что касается до Людмилы, то в душе
она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного
увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но,
раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно
поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило
в ней со всей неотразимостью своей логики.
Как ожидала Юлия Матвеевна, так и случилось: Ченцов, узнав через весьма
короткое время, что Рыжовы уехали в Москву, не медлил ни минуты и ускакал
вслед за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж
как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и
каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила, что
его не желают видеть.
Ченцов, измученный и истерзанный, взбесился.
- Вы не имеете права так бесчеловечно располагать счастием вашей
дочери! - воскликнул он и пошел было в соседнюю комнату.
Адмиральша обмерла, тем более, что Людмила сама появилась навстречу ему
в дверях этой комнаты.
Ченцов провопиял к ней:
- Людмила, прости меня!.. Я разведусь с женой и женюсь на тебе!
Людмила была с опущенными в землю глазами.
- Нет, вам нельзя жениться на мне!.. Я вам родня!.. Уезжайте!
Произнеся это, Людмила захлопнула за собой дверь.
Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко
кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть на
него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не
подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив:
- Людмила, я вижу, никогда меня не понимала: я любил ее, и любил больше
всех в мире.
Точно гора с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у
нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова,
Людмила вышла к адмиральше и, сев около
отношений той к Ченцову.
Людмила с серьезным и печальным выражением в глазах и не без борьбы с
собой рассказала матери все.
- Но ты будешь и потом еще видаться с Ченцовым? - проговорила как бы
спокойно Юлия Матвеевна.
- Как же я буду видаться с ним?.. Он остался в одном городе, а я буду
жить в другом! - возразила Людмила.
- Он, вероятно, приедет за тобой в Москву! - заметила мать.
Людмила закинула несколько назад свою хорошенькую головку и как бы
что-то такое обдумывала; лицо ее при этом делалось все более и более
строгим.
- Нет, я не буду с ним видаться и в Москве и нигде во всю жизнь мою! -
сказала она.
Адмиральша не совсем доверчиво посмотрела на дочь и уж станции через
две после этого разговора начала будто бы так, случайно, рассуждать, что
если бы Ченцов был хоть сколько-нибудь честный человек, то он никогда бы не
позволил себе сделать того, что он сделал, потому что он женат.
- Он двоюродный племянник мне, а в таком близком родстве брак
невозможен! - сказала она в заключение.
Людмила чуть ли не согласилась с матерью безусловно.
Но откуда и каким образом явилась такая резкая перемена в воззрениях,
такая рассудительность и, главное, решительность в действиях матери и
дочери? - спросит, пожалуй, читатель. Ответить мне легко: Юлия Матвеевна
сделалась умна и предусмотрительна, потому что она была мать, и ей пришлось
спасать готовую совсем погибнуть дочь... Что касается до Людмилы, то в душе
она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного
увлечения, а в силу раболепного благоговения перед своим соблазнителем; но,
раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно
поняла весь стыд своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило
в ней со всей неотразимостью своей логики.
Как ожидала Юлия Матвеевна, так и случилось: Ченцов, узнав через весьма
короткое время, что Рыжовы уехали в Москву, не медлил ни минуты и ускакал
вслед за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж
как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и
каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила, что
его не желают видеть.
Ченцов, измученный и истерзанный, взбесился.
- Вы не имеете права так бесчеловечно располагать счастием вашей
дочери! - воскликнул он и пошел было в соседнюю комнату.
Адмиральша обмерла, тем более, что Людмила сама появилась навстречу ему
в дверях этой комнаты.
Ченцов провопиял к ней:
- Людмила, прости меня!.. Я разведусь с женой и женюсь на тебе!
Людмила была с опущенными в землю глазами.
- Нет, вам нельзя жениться на мне!.. Я вам родня!.. Уезжайте!
Произнеся это, Людмила захлопнула за собой дверь.
Ченцов остался с поникшей головой, потом опустился на стоявшее недалеко
кресло и, как малый ребенок, зарыдал. Адмиральша начинала уж смотреть на
него с некоторым трепетом: видимо, что ей становилось жаль его. Но Ченцов не
подметил этого, встал, глубоко вздохнул и ушел, проговорив:
- Людмила, я вижу, никогда меня не понимала: я любил ее, и любил больше
всех в мире.
Точно гора с плеч свалилась у адмиральши. Дальше бы, чего доброго, у
нее и характера недостало выдержать. Спустя немного после ухода Ченцова,
Людмила вышла к адмиральше и, сев около