промотавшийся
помещик и состоял в браке, если не с дочерью, то, по крайней мере, с сестрою
какого-то генерала. Оба супруга были одинаково чехвальны, пожалуй, недалеки
умом, но при этом довольно лукавы и предусмотрительны. Миропа Дмитриевна, по
своим отдаленным соображениям, сочла нужным познакомиться с Рамзаевыми и
посредством лести и угодливости в два-три визита просто очаровала откупщицу
и, сделавшись потом каждодневной гостьей ее, однажды принялась рассуждать о
том, как трудно жить людям бедным.
- Вы посмотрите, - перешла она уже прямо к делу, - вот какие у меня
перчатки!
И Миропа Дмитриевна показала штопанные и расперештопанные перчатки.
- А вот мои башмаки! - продолжала она и высунула из-под платья
продырявленный носок своего ботинка.
Откупщица, дама лет пятидесяти, если не с безобразным, то с сильно
перекошенным от постоянного флюса лицом, но, несмотря на то, сидевшая у себя
дома в брильянтовых серьгах, в шелковом платье и даже, о чем обыкновенно со
смехом рассказывала ее горничная, в шелковых кальсонах под юбкой, была
поражена ужасным положением Миропы Дмитриевны.
- Но разве ваш муж не дает вам ничего на туалет? - спросила она
голосом, исполненным искреннего участия.
- Ему давать не из чего: мы живем только жалованьем, - произнесла с
грустью Миропа Дмитриевна.
- Как же это? - проговорила с удивлением и потупляя несколько глаза
откупщица. - Вы еще с откупа получаете!
- Ни копейки! - объяснила с оттенком благородства Миропа Дмитриевна.
- Неужели откуп вам не платит? - спросила откупщица с возрастающим
недоумением.
- Откуп, конечно, готов бы был платить, - отвечала с печальной усмешкой
Миропа Дмитриевна, - но муж мой - я не знаю как его назвать - в некоторых,
отношениях человек сумасшедший; он говорит: "Царь назначил мне жалованье, то
я и должен только получать".
Говоря это, Миропа Дмитриевна старалась передразнить грубый и, по ее
мнению, дурацкий голос Аггея Никитича.
- А о том, как и на что мы должны жить, Аггей Никитич и не помышляет, -
заключила она.
- Однако как же вы в этом случае поступаете и справляетесь с вашим
хозяйством? - сказала с прежним участием откупщица.
- Поступаю так, что ем один только черный хлеб и хожу в худых башмаках.
Миропа Дмитриевна в этом случае лгала бессовестным образом: она ела
каждодневно очень лакомые кусочки, так что, не говоря о чем другом, одного
варенья наваривала пуда по три в год и все это единственной своей особой
съедала; но Аггея Никитича она действительно держала впроголодь, и когда он,
возвращаясь из суда с достаточно возбужденным аппетитом, спрашивал ее:
- А что, Мира, мы будем обедать сегодня?
- Да я не знаю, - отвечала Миропа Дмитриевна сентиментальным голосом, -
что-нибудь там сделано, если только лавочник отпустил в долг.
- Почему же в долг? - осмеливался иногда заметить Аггей Никитич. - Я,
кажется, недавно отдал тебе мое жалованье.
- Что же ты, - возражала ему Миропа Дмитриевна тихим и вместе с тем
ядовитым голосом, - думаешь, что я куда-нибудь растранжириваю твое великое
жалованье? Так, пожалуйста, не давай мне ничего и распоряжайся хозяйством
сам.
На слова твое великое жалованье она делала заметное ударение и очень
хорошо, конечно, знала, что сам хозяйничать Аггей Никитич не сумеет, да и не
захочет. Он же, в свою очередь, совершенно понимал, что
помещик и состоял в браке, если не с дочерью, то, по крайней мере, с сестрою
какого-то генерала. Оба супруга были одинаково чехвальны, пожалуй, недалеки
умом, но при этом довольно лукавы и предусмотрительны. Миропа Дмитриевна, по
своим отдаленным соображениям, сочла нужным познакомиться с Рамзаевыми и
посредством лести и угодливости в два-три визита просто очаровала откупщицу
и, сделавшись потом каждодневной гостьей ее, однажды принялась рассуждать о
том, как трудно жить людям бедным.
- Вы посмотрите, - перешла она уже прямо к делу, - вот какие у меня
перчатки!
И Миропа Дмитриевна показала штопанные и расперештопанные перчатки.
- А вот мои башмаки! - продолжала она и высунула из-под платья
продырявленный носок своего ботинка.
Откупщица, дама лет пятидесяти, если не с безобразным, то с сильно
перекошенным от постоянного флюса лицом, но, несмотря на то, сидевшая у себя
дома в брильянтовых серьгах, в шелковом платье и даже, о чем обыкновенно со
смехом рассказывала ее горничная, в шелковых кальсонах под юбкой, была
поражена ужасным положением Миропы Дмитриевны.
- Но разве ваш муж не дает вам ничего на туалет? - спросила она
голосом, исполненным искреннего участия.
- Ему давать не из чего: мы живем только жалованьем, - произнесла с
грустью Миропа Дмитриевна.
- Как же это? - проговорила с удивлением и потупляя несколько глаза
откупщица. - Вы еще с откупа получаете!
- Ни копейки! - объяснила с оттенком благородства Миропа Дмитриевна.
- Неужели откуп вам не платит? - спросила откупщица с возрастающим
недоумением.
- Откуп, конечно, готов бы был платить, - отвечала с печальной усмешкой
Миропа Дмитриевна, - но муж мой - я не знаю как его назвать - в некоторых,
отношениях человек сумасшедший; он говорит: "Царь назначил мне жалованье, то
я и должен только получать".
Говоря это, Миропа Дмитриевна старалась передразнить грубый и, по ее
мнению, дурацкий голос Аггея Никитича.
- А о том, как и на что мы должны жить, Аггей Никитич и не помышляет, -
заключила она.
- Однако как же вы в этом случае поступаете и справляетесь с вашим
хозяйством? - сказала с прежним участием откупщица.
- Поступаю так, что ем один только черный хлеб и хожу в худых башмаках.
Миропа Дмитриевна в этом случае лгала бессовестным образом: она ела
каждодневно очень лакомые кусочки, так что, не говоря о чем другом, одного
варенья наваривала пуда по три в год и все это единственной своей особой
съедала; но Аггея Никитича она действительно держала впроголодь, и когда он,
возвращаясь из суда с достаточно возбужденным аппетитом, спрашивал ее:
- А что, Мира, мы будем обедать сегодня?
- Да я не знаю, - отвечала Миропа Дмитриевна сентиментальным голосом, -
что-нибудь там сделано, если только лавочник отпустил в долг.
- Почему же в долг? - осмеливался иногда заметить Аггей Никитич. - Я,
кажется, недавно отдал тебе мое жалованье.
- Что же ты, - возражала ему Миропа Дмитриевна тихим и вместе с тем
ядовитым голосом, - думаешь, что я куда-нибудь растранжириваю твое великое
жалованье? Так, пожалуйста, не давай мне ничего и распоряжайся хозяйством
сам.
На слова твое великое жалованье она делала заметное ударение и очень
хорошо, конечно, знала, что сам хозяйничать Аггей Никитич не сумеет, да и не
захочет. Он же, в свою очередь, совершенно понимал, что