ьим
честолюбцем... А я сам-то разве лучше его?.. Я хуже его: я злец, я
нетерпяшка!.. Где ж мое духовное самовоспитание?.. Его нет ни на грош во
мне!.."
И, чтобы облегчить свою совесть, Егор Егорыч накатал письмо к Крапчику:
"Простите великодушно, я против Вас вчера был неправ, а может быть, и
прав, - рассудите сами и не питайте гнева ко мне, ибо я Вас люблю
по-прежнему".
Вечером того же дня Егор Егорыч поехал к Сперанскому, где у него дело
обошлось тоже не без спора, и на одно замечание, которое сделал Михаил
Михайлыч по поводу высылки Татариновой, о чем тогда только и толковало все
высшее общество Петербурга, Егор Егорыч воскликнул:
- Я державства не трогаю, я благоговею перед ним!
- И вы справедливы! - отвечал ему на это Михаил Михайлыч. - Вы
вдумайтесь хорошенько, не есть ли державство то же священство и не следует
ли считать это установление божественным? Державец не человек, не лицо, а
это - возможный порядок, высший разум, изрекатель будущих судеб народа!
- Я ничего против этого не говорю и всегда считал за благо для народов
миропомазанную власть, тем более ныне, когда вся Европа и здесь все мятутся
и чают скорого пришествия антихриста!.. Что это такое и откуда? Как
по-вашему?.. - вопросил Егор Егорыч со строгостью.
- По-моему, страх этот хоть и всеобщий, но по меньшей мере
рановременный, - отвечал ему спокойно Михаил Михайлыч: - ибо, как я всегда
думал, явлению мужа беззакония будет предшествовать в продолжение довольно
значительного течения времени величайшее излияние духа благодати... Мы не
можем определить ни времени, ни способа этого излияния, хоть касательно
последнего нам не лишнее собирать предвещания, соображать малейшие признаки.
Все это, конечно, может нас обмануть, но все-таки пусть лучше светильники
наши заранее будут зажжены, чтобы идти навстречу жениху... Державство этому,
поверьте, нисколько не помеха, ибо я не знаю ни одного государственного
учреждения, которое не могло бы быть сведено к духу евангелия; мудрые
государственные строители: Хименесы{207}, святые Бернарды{207}, святые
Людовики{207}, Альфреды{207}, разве не черпали обильно из этого источника?
Егор Егорыч, с одной стороны, убеждался возвышенностью и
доказательностью доводов Михаила Михайлыча, а с другой - в нем, в глубине
его сознания, шевелилось нечто и против.
"Поп, поп!.." - мыслил он и на этот раз, едучи домой.
Вскоре после этого визита Егор Егорыч провел целый вечер у Сергея
Степаныча, который тоже ему очень обрадовался. Начавшийся между ними
разговор был исключительно посвящен воспоминаниям о масонстве.
- Скажите, жив ли и здравствует ли Василий Дмитрич Кавинин? - спросил
Сергей Степаныч.
- Жив, но хворает сильно.
- А не известно ли вам: сердится он на меня еще до сих пор?
- Не сердится, но, кажется, огорчен до сей поры!.. Он, впрочем, никогда
мне не говорил в подробностях обо всей этой истории.
- История весьма обыкновенная, случавшаяся почти во всех ложах, - начал
рассказывать Сергей Степаныч обычным ему, несколько гордым тоном. - Я был
тогда уж председателем ложи ищущих манны... Василий Дмитрич, бывший в то
время секретарем в теоретической степени нашей ложи, оказался вдруг
председателем одной из самых отдаленных с нами лож. Он, быв спрошен об этом,
отвечал письменно
честолюбцем... А я сам-то разве лучше его?.. Я хуже его: я злец, я
нетерпяшка!.. Где ж мое духовное самовоспитание?.. Его нет ни на грош во
мне!.."
И, чтобы облегчить свою совесть, Егор Егорыч накатал письмо к Крапчику:
"Простите великодушно, я против Вас вчера был неправ, а может быть, и
прав, - рассудите сами и не питайте гнева ко мне, ибо я Вас люблю
по-прежнему".
Вечером того же дня Егор Егорыч поехал к Сперанскому, где у него дело
обошлось тоже не без спора, и на одно замечание, которое сделал Михаил
Михайлыч по поводу высылки Татариновой, о чем тогда только и толковало все
высшее общество Петербурга, Егор Егорыч воскликнул:
- Я державства не трогаю, я благоговею перед ним!
- И вы справедливы! - отвечал ему на это Михаил Михайлыч. - Вы
вдумайтесь хорошенько, не есть ли державство то же священство и не следует
ли считать это установление божественным? Державец не человек, не лицо, а
это - возможный порядок, высший разум, изрекатель будущих судеб народа!
- Я ничего против этого не говорю и всегда считал за благо для народов
миропомазанную власть, тем более ныне, когда вся Европа и здесь все мятутся
и чают скорого пришествия антихриста!.. Что это такое и откуда? Как
по-вашему?.. - вопросил Егор Егорыч со строгостью.
- По-моему, страх этот хоть и всеобщий, но по меньшей мере
рановременный, - отвечал ему спокойно Михаил Михайлыч: - ибо, как я всегда
думал, явлению мужа беззакония будет предшествовать в продолжение довольно
значительного течения времени величайшее излияние духа благодати... Мы не
можем определить ни времени, ни способа этого излияния, хоть касательно
последнего нам не лишнее собирать предвещания, соображать малейшие признаки.
Все это, конечно, может нас обмануть, но все-таки пусть лучше светильники
наши заранее будут зажжены, чтобы идти навстречу жениху... Державство этому,
поверьте, нисколько не помеха, ибо я не знаю ни одного государственного
учреждения, которое не могло бы быть сведено к духу евангелия; мудрые
государственные строители: Хименесы{207}, святые Бернарды{207}, святые
Людовики{207}, Альфреды{207}, разве не черпали обильно из этого источника?
Егор Егорыч, с одной стороны, убеждался возвышенностью и
доказательностью доводов Михаила Михайлыча, а с другой - в нем, в глубине
его сознания, шевелилось нечто и против.
"Поп, поп!.." - мыслил он и на этот раз, едучи домой.
Вскоре после этого визита Егор Егорыч провел целый вечер у Сергея
Степаныча, который тоже ему очень обрадовался. Начавшийся между ними
разговор был исключительно посвящен воспоминаниям о масонстве.
- Скажите, жив ли и здравствует ли Василий Дмитрич Кавинин? - спросил
Сергей Степаныч.
- Жив, но хворает сильно.
- А не известно ли вам: сердится он на меня еще до сих пор?
- Не сердится, но, кажется, огорчен до сей поры!.. Он, впрочем, никогда
мне не говорил в подробностях обо всей этой истории.
- История весьма обыкновенная, случавшаяся почти во всех ложах, - начал
рассказывать Сергей Степаныч обычным ему, несколько гордым тоном. - Я был
тогда уж председателем ложи ищущих манны... Василий Дмитрич, бывший в то
время секретарем в теоретической степени нашей ложи, оказался вдруг
председателем одной из самых отдаленных с нами лож. Он, быв спрошен об этом,
отвечал письменно