). Самый ловкий из них, мрачный молодой
бандит из Чикаго, научил меня танцевать на роликах. Мой брат,
мирный и неловкий, в очках, тихо козылял в сторонке, никому не
мешая, а гувернер пил кофе и ел торт мокка в кафе за бархатным
барьером. Я вскоре заприметил группу изящных, стройных молодых
американок; сначала они все сливались для меня в одно
странно-привлекательное явление; но постепенно началась
дифференциация. Как-то я тренировался в вальсе и, за несколько
секунд до одного из самых болезненных падений, которое мне
когда-либо пришлось потерпеть (расшиб все лицо), я услышал из
этой обольстительной группы уже знакомый мне, полнозвучный как
удар по арфе голос, выразивший мне одобрение. До сих пор
медленно едет она у меня мимо глаз, эта высокая американочка в
синем тайере, в большой черной шляпе, насквозь пронзенной
сверкающей булавкой, в белых лайковых перчатках и лакированных
башмаках, вооруженных какими-то особенными роликами. По ночам я
не спал, воображая эту Луизу, ее стройный стан, ее голую,
нежно-голубоватую шею, и удивлялся странному физическому
неудобству, которое, если и ощущалось мною раньше, то не в
связи с какими-нибудь фантазиями, а только оттого, что натирали
рейтузы. Как-то я шел через вестибюль ринга и около дорической
колонны стояли она и мой роликовый инструктор, и этот гладко
причесанный наглец типа Калхуна крепко держал ее за кисть и
чего-то добивался, и она по-детски вертела так и сяк плененной
рукой, и в ближайшую ночь я несколько раз подряд заколол его,
застрелил, задушил,
Наш гувернер, тот "Ленский", о котором я писал по другому
поводу, высоконравственный и несколько наивный человек, был
впервые за границей. Ему не всегда было легко согласовать свой
страстный интерес к туристическим приманкам с педагогическим
долгом, и в общем нам с братом часто удавалось заводить его в
места, куда родители нас бы может быть и не пустили. Так,
например, он легко поддался приманчивости Винтергартена, и вот
однажды мы очутились с ним сидящими в одной из передних лож под
искусственным звездным небом этого знаменитого учреждения и
через соломинки потягивающими из-под взбитых сливок гладкий и
необыкновенно вкусный "айсшоколаде".
Программа была обычная: был жонглер во фраке; была
внушительного вида певица, которая вспыхивала поддельными
каменьями, заливаясь ариями в переменных лучах зеленого и
красного цвета прожекторов; затем был комик на роликах; между
ними и велосипедным номером (о котором скажу в свое время) было
в программе объявлено: "Gala Girls",-- и с потрясающей и
постыдной внезапностью, напомнившей мне падение на черной пылью
подернутом катке, я узнал моих американских красавиц в гирлянде
горластых "герльз", которые, рука об руку, сплошным пышным
фронтом переливались справа налево и потом обратно, ритмически
вскидывая то десяток левых, то десяток правых одинаковых
розовых ног. Я нашел лицо моей волоокой Луизы и понял, что все
кончено, даже если и отличалась она какой-то грацией, каким-то
отпечатком наносной неги от своих вульгарных товарок. Сразу
перестать думать о ней я не мог, но испытанное потрясение
послужило толчком для индуктивного процесса, ибо я вскоре
заметил в порядке новых отроческих чудес, что теперь уже не
только она, но любой женский образ, позирующий академической
рабыней моему ноч
бандит из Чикаго, научил меня танцевать на роликах. Мой брат,
мирный и неловкий, в очках, тихо козылял в сторонке, никому не
мешая, а гувернер пил кофе и ел торт мокка в кафе за бархатным
барьером. Я вскоре заприметил группу изящных, стройных молодых
американок; сначала они все сливались для меня в одно
странно-привлекательное явление; но постепенно началась
дифференциация. Как-то я тренировался в вальсе и, за несколько
секунд до одного из самых болезненных падений, которое мне
когда-либо пришлось потерпеть (расшиб все лицо), я услышал из
этой обольстительной группы уже знакомый мне, полнозвучный как
удар по арфе голос, выразивший мне одобрение. До сих пор
медленно едет она у меня мимо глаз, эта высокая американочка в
синем тайере, в большой черной шляпе, насквозь пронзенной
сверкающей булавкой, в белых лайковых перчатках и лакированных
башмаках, вооруженных какими-то особенными роликами. По ночам я
не спал, воображая эту Луизу, ее стройный стан, ее голую,
нежно-голубоватую шею, и удивлялся странному физическому
неудобству, которое, если и ощущалось мною раньше, то не в
связи с какими-нибудь фантазиями, а только оттого, что натирали
рейтузы. Как-то я шел через вестибюль ринга и около дорической
колонны стояли она и мой роликовый инструктор, и этот гладко
причесанный наглец типа Калхуна крепко держал ее за кисть и
чего-то добивался, и она по-детски вертела так и сяк плененной
рукой, и в ближайшую ночь я несколько раз подряд заколол его,
застрелил, задушил,
Наш гувернер, тот "Ленский", о котором я писал по другому
поводу, высоконравственный и несколько наивный человек, был
впервые за границей. Ему не всегда было легко согласовать свой
страстный интерес к туристическим приманкам с педагогическим
долгом, и в общем нам с братом часто удавалось заводить его в
места, куда родители нас бы может быть и не пустили. Так,
например, он легко поддался приманчивости Винтергартена, и вот
однажды мы очутились с ним сидящими в одной из передних лож под
искусственным звездным небом этого знаменитого учреждения и
через соломинки потягивающими из-под взбитых сливок гладкий и
необыкновенно вкусный "айсшоколаде".
Программа была обычная: был жонглер во фраке; была
внушительного вида певица, которая вспыхивала поддельными
каменьями, заливаясь ариями в переменных лучах зеленого и
красного цвета прожекторов; затем был комик на роликах; между
ними и велосипедным номером (о котором скажу в свое время) было
в программе объявлено: "Gala Girls",-- и с потрясающей и
постыдной внезапностью, напомнившей мне падение на черной пылью
подернутом катке, я узнал моих американских красавиц в гирлянде
горластых "герльз", которые, рука об руку, сплошным пышным
фронтом переливались справа налево и потом обратно, ритмически
вскидывая то десяток левых, то десяток правых одинаковых
розовых ног. Я нашел лицо моей волоокой Луизы и понял, что все
кончено, даже если и отличалась она какой-то грацией, каким-то
отпечатком наносной неги от своих вульгарных товарок. Сразу
перестать думать о ней я не мог, но испытанное потрясение
послужило толчком для индуктивного процесса, ибо я вскоре
заметил в порядке новых отроческих чудес, что теперь уже не
только она, но любой женский образ, позирующий академической
рабыней моему ноч