опять стакан на стойку.
Эту художественную серию действий я недаром помню так
точно: много раз мы разыгрывали ее с двоюродным братом.
Дуэль на шестизарядных кольтах (нам приходилось их
заменять револьверами с восковыми пульками в барабанах)
состоялась тут же в опустевшей таверне. Несмотря на интерес,
возбуждаемый поединком ("оба были ранены... кровь прыскала на
песок пола"), уже в десять лет, а то и раньше, что-то
неудержимо побуждало меня покинуть таверну, с ее уже ползшими
на четвереньках дуэлянтами, и смешаться с затихшей перед
таверной толпой, чтобы поближе рассмотреть "в душистом сумраке"
неких глухо и соблазнительно упомянутых автором "сеньорит
сомнительного звания". Еще с большим волнением читал я о Луизе
Пойндекстер, белокурой кузине Калхуна и будущей леди Джеральд,
дочке сахарного плантатора. Эта прекрасная, незабвенная девица,
почти креолка, является перед нами томимая муками ревности,
хорошо известной мне по детским балам в Петербурге, когда
какая-нибудь безумно любимая девочка с белым бантом почему-то
вдруг начинала не замечать меня. Итак Луиза стоит на плоской
кровле своего дома, опершись белой рукой на каменный парапет,
еще влажный от ночных рос, и чета ее грудей (так и написано
"twin breasts") поднимается и опускается, а лорнет направлен --
этот лорнет я впоследствии нашел у Эммы Бовари, а потом его
держала Анна Каренина, от которой он перешел к Даме с собачкой
и был ею потерян на ялтинском молу. Ревнивой Луизой он был
направлен в пятнистую тень под москитами, где тайно любимый ею
всадник вел беседу с не нравившейся ни мне, ни ему амазонкой,
донной Айсидорой Коваруббио де Лос Ланос, дочкой местного
помещика. Автор довольно противно сравнивал эту преувеличенную
брюнетку с "хорошеньким, усатеньким молодым человеком", а ее
шевелюру с "пышным хвостом дикого коня".
"Мне как-то случилось,-- объяснил Морис Луизе, тайно
любимой им всаднице,-- оказать донне Айсидоре небольшую услугу,
а именно избавить ее от шайки дерзких индейцев". "Небольшую
услугу! -- воскликнула Луиза.-- Да знаете ли вы, что кабы
мужчина оказал мне такую услугу".-- "Чем же вы бы его
наградили?" -- спросил Морис с простительным нетерпением.-- "О,
я бы его полюбила!"--крикнула откровенная креолка.--"В таком
случае, сударыня,-- раздельно выговорил Морис,-- я бы отдал
полжизни, чтобы вы попали в лапы индейцев, а другую, чтобы
спасти вас".
И тут наш романтик-капитан вкрапливает странное авторское
признание. Перевожу его дословно: "Сладчайшее в моей жизни
лобзание было то, которое имел я сидючи в седле, когда женщина
-- прекрасное создание, в отъезжем поле -- перегнулась ко мне
со своего седла и меня, конного, поцеловала".
Это увесистое "сидючи" ("as I sate") придает, конечно, и
плотность и продолжительность лобзанию, которое капитан так
элегантно "имел" ("had"), но даже в одиннадцать лет мне было
ясно, что такая кентаврская любовь поневоле несколько
ограниченна. К тому же Юрик и я знали одного лицеиста, который
это испробовал на Островах, но лошадь его дамы спихнула его
лошадь в канаву с водой. Истомленные приключениями в вырском
чапаррале, мы ложились на траву и говорили о женщинах.
Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной при свете
разных исповедей за те годы, приводимых Хавелок Эллисом, где
Эту художественную серию действий я недаром помню так
точно: много раз мы разыгрывали ее с двоюродным братом.
Дуэль на шестизарядных кольтах (нам приходилось их
заменять револьверами с восковыми пульками в барабанах)
состоялась тут же в опустевшей таверне. Несмотря на интерес,
возбуждаемый поединком ("оба были ранены... кровь прыскала на
песок пола"), уже в десять лет, а то и раньше, что-то
неудержимо побуждало меня покинуть таверну, с ее уже ползшими
на четвереньках дуэлянтами, и смешаться с затихшей перед
таверной толпой, чтобы поближе рассмотреть "в душистом сумраке"
неких глухо и соблазнительно упомянутых автором "сеньорит
сомнительного звания". Еще с большим волнением читал я о Луизе
Пойндекстер, белокурой кузине Калхуна и будущей леди Джеральд,
дочке сахарного плантатора. Эта прекрасная, незабвенная девица,
почти креолка, является перед нами томимая муками ревности,
хорошо известной мне по детским балам в Петербурге, когда
какая-нибудь безумно любимая девочка с белым бантом почему-то
вдруг начинала не замечать меня. Итак Луиза стоит на плоской
кровле своего дома, опершись белой рукой на каменный парапет,
еще влажный от ночных рос, и чета ее грудей (так и написано
"twin breasts") поднимается и опускается, а лорнет направлен --
этот лорнет я впоследствии нашел у Эммы Бовари, а потом его
держала Анна Каренина, от которой он перешел к Даме с собачкой
и был ею потерян на ялтинском молу. Ревнивой Луизой он был
направлен в пятнистую тень под москитами, где тайно любимый ею
всадник вел беседу с не нравившейся ни мне, ни ему амазонкой,
донной Айсидорой Коваруббио де Лос Ланос, дочкой местного
помещика. Автор довольно противно сравнивал эту преувеличенную
брюнетку с "хорошеньким, усатеньким молодым человеком", а ее
шевелюру с "пышным хвостом дикого коня".
"Мне как-то случилось,-- объяснил Морис Луизе, тайно
любимой им всаднице,-- оказать донне Айсидоре небольшую услугу,
а именно избавить ее от шайки дерзких индейцев". "Небольшую
услугу! -- воскликнула Луиза.-- Да знаете ли вы, что кабы
мужчина оказал мне такую услугу".-- "Чем же вы бы его
наградили?" -- спросил Морис с простительным нетерпением.-- "О,
я бы его полюбила!"--крикнула откровенная креолка.--"В таком
случае, сударыня,-- раздельно выговорил Морис,-- я бы отдал
полжизни, чтобы вы попали в лапы индейцев, а другую, чтобы
спасти вас".
И тут наш романтик-капитан вкрапливает странное авторское
признание. Перевожу его дословно: "Сладчайшее в моей жизни
лобзание было то, которое имел я сидючи в седле, когда женщина
-- прекрасное создание, в отъезжем поле -- перегнулась ко мне
со своего седла и меня, конного, поцеловала".
Это увесистое "сидючи" ("as I sate") придает, конечно, и
плотность и продолжительность лобзанию, которое капитан так
элегантно "имел" ("had"), но даже в одиннадцать лет мне было
ясно, что такая кентаврская любовь поневоле несколько
ограниченна. К тому же Юрик и я знали одного лицеиста, который
это испробовал на Островах, но лошадь его дамы спихнула его
лошадь в канаву с водой. Истомленные приключениями в вырском
чапаррале, мы ложились на траву и говорили о женщинах.
Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной при свете
разных исповедей за те годы, приводимых Хавелок Эллисом, где