еожиданно затормозить -- упруго упереться в
педали,-- его затылок, отделенный от меня стеклом перегородки,
наливался кровью, что впрочем случалось и тогда, когда, пытаясь
ему что-нибудь передать при помощи не очень разговорчивого
рупора, я сжимал писклявую, бледно-серой материей и сеткой
обтянутую грушу, сообщавшуюся с бледно-серым шнуром, ведущим к
нему. Этой драгоценной городской машине он откровенно
предпочитал красный, с красными кожаными сиденьями,
"Торпедо-Опель", которым мы пользовались в деревне; на нем он
возил нас по Варшавскому шоссе, открыв глушитель, со скоростью
семидесяти километров в час, что тогда казалось упоительный, и
как гремел ветер, как пахли прибитая дождем пыль и темная
зелень полей,-- а теперь мой сын, гарвардский студент, небрежно
делает столько же в полчаса, запросто катя из Бостона в
Альберту, Калифорнию или Мексику. Когда в 1913-ом году Пирогова
призвали, его заменил корявый, кривоногий, черный, с каким-то
диким выражением желтых глаз, Цыганов, бывший гонщик,
участвовавший в международных состязаниях и сломавший себе три
ребра в Бельгии. Летом или осенью 1917- го года он решил,
несмотря на энергичные протесты отца, спасти страстно
полюбившийся ему "Уолзлей" от возможной конфискации, для чего
разобрал его на части, а части попрятал в различные, одному ему
известные места, и вероятно был бы привлечен моим отцом к суду,
если бы не помешали более важные события. Не знаю почему, но на
петербургских торцах снег и гололедица не мешали так езде, как,
скажем, в асфальтированном Бостоне сорок лет спустя,-- на
параллели Неаполя и при гораздо более совершенных машинах. Не
помню, чтобы когда-либо погода помешала мне доехать до училища
всего в несколько минут. Наш розовый гранитный особняк был № 47
по Большой Морской. За ним следовал дом Огинского (№45). Затем
шли итальянское посольство (№43), немецкое посольство (№41) и
обширная Мариинская площадь, после которой номера домов
продолжали понижаться по направлению к Дворцовой Площади. Слева
от Мариинской площади, между ней и великолепным, но
приедающимся Исаакием, был сквер; там однажды нашли в листве
невиннейшей липы ухо террориста, павшего при неряшливой до
легкомыслия перепаковке смертоносного свертка в снятой им
комнате недалеко от площади. Те же самые деревья (филигранный
серебряный узор над горкой, с которой мы громко скатывались,
ничком на плоских санках, в детстве) были свидетелями того, как
конные жандармы, укрощавшие Первую Революцию, сбивали удалыми
выстрелами, точно хлопая по воробьям, ребятишек,
вскарабкавшихся на ветки.
Повернув на Невский, автомобиль минут пять ехал по нему, и
как весело бывало без усилия обгонять самых быстрых и храпливых
коней,-- какого-нибудь закутанного в шинель гвардейца в легких
санях, запряженных парой вореных под синей сеткой. Мы
сворачивали влево по улице с прелестным названием Караванная,
навсегда связанной у меня с магазином игрушек Пето и с цирком
Чинизелли, из круглой кремовой стены которого выпрастывались
каменные лошадиные головы. Наконец, за каналом, мы сворачивали
на Моховую и там останавливались у ворот училища. Перепрыгнув
через подворотню, я бежал по туннельному проходу и пересекал
широкий двор к дверям школы.
3
Став одним из лидеров Конституционно-демократической
парт
педали,-- его затылок, отделенный от меня стеклом перегородки,
наливался кровью, что впрочем случалось и тогда, когда, пытаясь
ему что-нибудь передать при помощи не очень разговорчивого
рупора, я сжимал писклявую, бледно-серой материей и сеткой
обтянутую грушу, сообщавшуюся с бледно-серым шнуром, ведущим к
нему. Этой драгоценной городской машине он откровенно
предпочитал красный, с красными кожаными сиденьями,
"Торпедо-Опель", которым мы пользовались в деревне; на нем он
возил нас по Варшавскому шоссе, открыв глушитель, со скоростью
семидесяти километров в час, что тогда казалось упоительный, и
как гремел ветер, как пахли прибитая дождем пыль и темная
зелень полей,-- а теперь мой сын, гарвардский студент, небрежно
делает столько же в полчаса, запросто катя из Бостона в
Альберту, Калифорнию или Мексику. Когда в 1913-ом году Пирогова
призвали, его заменил корявый, кривоногий, черный, с каким-то
диким выражением желтых глаз, Цыганов, бывший гонщик,
участвовавший в международных состязаниях и сломавший себе три
ребра в Бельгии. Летом или осенью 1917- го года он решил,
несмотря на энергичные протесты отца, спасти страстно
полюбившийся ему "Уолзлей" от возможной конфискации, для чего
разобрал его на части, а части попрятал в различные, одному ему
известные места, и вероятно был бы привлечен моим отцом к суду,
если бы не помешали более важные события. Не знаю почему, но на
петербургских торцах снег и гололедица не мешали так езде, как,
скажем, в асфальтированном Бостоне сорок лет спустя,-- на
параллели Неаполя и при гораздо более совершенных машинах. Не
помню, чтобы когда-либо погода помешала мне доехать до училища
всего в несколько минут. Наш розовый гранитный особняк был № 47
по Большой Морской. За ним следовал дом Огинского (№45). Затем
шли итальянское посольство (№43), немецкое посольство (№41) и
обширная Мариинская площадь, после которой номера домов
продолжали понижаться по направлению к Дворцовой Площади. Слева
от Мариинской площади, между ней и великолепным, но
приедающимся Исаакием, был сквер; там однажды нашли в листве
невиннейшей липы ухо террориста, павшего при неряшливой до
легкомыслия перепаковке смертоносного свертка в снятой им
комнате недалеко от площади. Те же самые деревья (филигранный
серебряный узор над горкой, с которой мы громко скатывались,
ничком на плоских санках, в детстве) были свидетелями того, как
конные жандармы, укрощавшие Первую Революцию, сбивали удалыми
выстрелами, точно хлопая по воробьям, ребятишек,
вскарабкавшихся на ветки.
Повернув на Невский, автомобиль минут пять ехал по нему, и
как весело бывало без усилия обгонять самых быстрых и храпливых
коней,-- какого-нибудь закутанного в шинель гвардейца в легких
санях, запряженных парой вореных под синей сеткой. Мы
сворачивали влево по улице с прелестным названием Караванная,
навсегда связанной у меня с магазином игрушек Пето и с цирком
Чинизелли, из круглой кремовой стены которого выпрастывались
каменные лошадиные головы. Наконец, за каналом, мы сворачивали
на Моховую и там останавливались у ворот училища. Перепрыгнув
через подворотню, я бежал по туннельному проходу и пересекал
широкий двор к дверям школы.
3
Став одним из лидеров Конституционно-демократической
парт