возможности
принять в нем участие. Как сателлиты огромной планеты, бледные
ночные бабочки вращались вокруг газового фонаря. Разъединенная
на части газета ехала, погоняемая толчками ветра, по вылощенной
скамье. Где-то в вагоне слышались глухие голоса, уютное
покашливанье. Ничего особенно замечательного не было в
случайной части безымянной станции, невинно обнажившейся передо
мной и стынувшей, как мои ноги, но почему-то я не мог
оторваться от нее, покуда она сама не уезжала--Боже мой, как
гладко снимался с места мой волшебный Норд-Экспресс.
На другое утро уже белелась и мчалась мимо мутная Бельгия;
кафе-о-ле с отвратительными пенками как-то шло виду в окне,
мокрым полям, искалеченным ивам по радиусу канавы, шеренге
тополей, перечеркнутых полосой тумана. Поезд приходил в Париж в
четыре пополудни, и, даже если мы там только ночевали, я всегда
успевал купить что-нибудь, например маленькую медную Эйфелеву
башню, грубовато покрытую серебряной хряской,--прежде, чем
сесть в полдень на Сю-Экспресс, который, по пути в Мадрид,
доставлял нас к десяти вечера в Биарриц, в нескольких
километрах от испанской границы.
2
Биарриц в те годы еще сохранял свою тонкую сущность.
Пыльные кусты ежевики и плевелистые terrains а vendre (Участки
для продажи (франц.)), полные прелестных геометрид,
окаймляли белую дорогу, ведущую к нашей вилле. Карлтон тогда
еще только строился, и суждено было пройти тридцати шести годам
до того, как генерал Мак Кроскей займет королевские апартаменты
в Отель дю Пале, построенном на месте того дворца, где в
шестидесятых годах невероятно изгибчивый медиум Daniel Ноте был
пойман, говорят, на том, что босой ступней ("ладонью"
вызванного духа) гладил императрицу Евгению по доверчивой щеке.
На каменном променаде у казино видавшая виды пожилая цветочница
с лиловатыми бровями ловко продевала в петлицу какому-нибудь
потентату в штатском тугую дулю гвоздики -- он скашивал взгляд
на ее жеманные пальцы, и слева у него вспухала складка
подбрюдка. Вдоль променада, по задней линии пляжа, глядящего в
блеск моря, парусиновые стулья заняты были родителями детей,
играющих впереди на песке. Делегату-читателю нетрудно будет
высмотреть среди них и меня: стою на голых коленях и стараюсь
при помощи увеличительного стекла поджечь найденную в песке
гребенку. Щегольские белые штаны мужчин показались бы сегодня
комически ссевшимися в стирке; дамы же в летний сезон того года
носили бланжезые или гри-перлевые легкие манто с шелковыми
отворотами, широкополые шляпы с большими тульями, густые
вышитые белые вуали,-- и на всем были кружевные оборки -- на
блузках, рукавах, парасолях. От морского ветра губы становились
солеными: пляж трепетал как цветник, и безумно быстро через
него проносилась залетная бабочка, оранжевая с черной каймой.
Проходили продавцы разной соблазнительной дряни--орешков чуть
слаще моря, витых, золотых леденцов, засахаренных фиалок,
нежно-зеленого мороженого и громадных ломких, вогнутых вафель,
содержавшихся в красном жестяном бочонке: старый вафельщик с
этой тяжелой штукой на согнутой спине быстро шагал по глубокому
мучнистому песку, а когда его подзывали, он, рванув ее за
ремень, сваливал с плеча на песок и ставил стойком свою красную
посудину, затем стирал пот с лица и, получив один су, пальцем
приводил в трескуче
принять в нем участие. Как сателлиты огромной планеты, бледные
ночные бабочки вращались вокруг газового фонаря. Разъединенная
на части газета ехала, погоняемая толчками ветра, по вылощенной
скамье. Где-то в вагоне слышались глухие голоса, уютное
покашливанье. Ничего особенно замечательного не было в
случайной части безымянной станции, невинно обнажившейся передо
мной и стынувшей, как мои ноги, но почему-то я не мог
оторваться от нее, покуда она сама не уезжала--Боже мой, как
гладко снимался с места мой волшебный Норд-Экспресс.
На другое утро уже белелась и мчалась мимо мутная Бельгия;
кафе-о-ле с отвратительными пенками как-то шло виду в окне,
мокрым полям, искалеченным ивам по радиусу канавы, шеренге
тополей, перечеркнутых полосой тумана. Поезд приходил в Париж в
четыре пополудни, и, даже если мы там только ночевали, я всегда
успевал купить что-нибудь, например маленькую медную Эйфелеву
башню, грубовато покрытую серебряной хряской,--прежде, чем
сесть в полдень на Сю-Экспресс, который, по пути в Мадрид,
доставлял нас к десяти вечера в Биарриц, в нескольких
километрах от испанской границы.
2
Биарриц в те годы еще сохранял свою тонкую сущность.
Пыльные кусты ежевики и плевелистые terrains а vendre (Участки
для продажи (франц.)), полные прелестных геометрид,
окаймляли белую дорогу, ведущую к нашей вилле. Карлтон тогда
еще только строился, и суждено было пройти тридцати шести годам
до того, как генерал Мак Кроскей займет королевские апартаменты
в Отель дю Пале, построенном на месте того дворца, где в
шестидесятых годах невероятно изгибчивый медиум Daniel Ноте был
пойман, говорят, на том, что босой ступней ("ладонью"
вызванного духа) гладил императрицу Евгению по доверчивой щеке.
На каменном променаде у казино видавшая виды пожилая цветочница
с лиловатыми бровями ловко продевала в петлицу какому-нибудь
потентату в штатском тугую дулю гвоздики -- он скашивал взгляд
на ее жеманные пальцы, и слева у него вспухала складка
подбрюдка. Вдоль променада, по задней линии пляжа, глядящего в
блеск моря, парусиновые стулья заняты были родителями детей,
играющих впереди на песке. Делегату-читателю нетрудно будет
высмотреть среди них и меня: стою на голых коленях и стараюсь
при помощи увеличительного стекла поджечь найденную в песке
гребенку. Щегольские белые штаны мужчин показались бы сегодня
комически ссевшимися в стирке; дамы же в летний сезон того года
носили бланжезые или гри-перлевые легкие манто с шелковыми
отворотами, широкополые шляпы с большими тульями, густые
вышитые белые вуали,-- и на всем были кружевные оборки -- на
блузках, рукавах, парасолях. От морского ветра губы становились
солеными: пляж трепетал как цветник, и безумно быстро через
него проносилась залетная бабочка, оранжевая с черной каймой.
Проходили продавцы разной соблазнительной дряни--орешков чуть
слаще моря, витых, золотых леденцов, засахаренных фиалок,
нежно-зеленого мороженого и громадных ломких, вогнутых вафель,
содержавшихся в красном жестяном бочонке: старый вафельщик с
этой тяжелой штукой на согнутой спине быстро шагал по глубокому
мучнистому песку, а когда его подзывали, он, рванув ее за
ремень, сваливал с плеча на песок и ставил стойком свою красную
посудину, затем стирал пот с лица и, получив один су, пальцем
приводил в трескуче