идорожный репейник, и с
него же снялись, стрельнув вверх один за другим, два самца
червонной лицены: выше и выше поднимаются они, дерясь, а затем
победитель возвращается на свой цветок, где уже боярышницу
сменила резвая, рыжая, изумрудно-перламутровая с исподу, аглая.
Все это были обыкновенные насекомые, но всякую минуту могло
перебить стук сердца появление чего-нибудь, давно мечтавшегося,
необычайного. Помню, как однажды я заметил на веточке у калитки
парка имевшуюся у меня только в купленных экземплярах,
драгоценнейшую, темно-коричневую, украшенную тонким, белым
зигзагом с изнанки, тэклу. Ее наблюдали в губернии лишь раз до
меня, и вообще это была прелестная редкость. Я замер. Ударить
по ней мне было не с руки,-- она сидела у самого моего правого
плеча, и я с бесконечными предосторожностями стал переводить
сачок за спиной из одной руки в другую; тэкла между тем ждала с
хитреньким выражением крыльев: они были плотно сжаты, и нижние,
снабженные усикоподобными хвостиками, терлись друг о дружку
дискообразным движением--быть может производя стрепет, слишком
высокий по тону, чтобы человек мог его уловить. Наконец, с
размаху, я свистнул по ней рампеткой. Мы все слыхали стон
теннисиста, когда, на краю победы промазав легкий мяч, он в
ужасной муке вытягивается на цыпочках, откинув голову и
приложив ладонь ко лбу. Мы все видали лицо знаменитого
гроссмейстера, вдруг подставившего ферзя местному любителю,
Борису Исидоровичу Шаху. Но никто не присутствовал при том, как
я вытряхивал веточку из сетки и глядел на дырку в кисее.
5
Утреннюю неудачу иногда возмещала ловля в сумерки или
ночью. На крайней дорожке парка лиловизна сирени, перед которой
я стоял в ожидании бражников, переходила в рыхлую пепельность
по мере медленного угасания дня, и молоком разливался туман по
полям, и молодая луна цвета Ю висела в акварельном небе цвета
В. Во многих садах атак стаивал я впоследствии -- в Афинах,
Антибах, Атланте, Лос-Анжелесе,-- но никогда, никогда не
изнывал я от таких колдовских чувств, как тогда, перед сереющей
сиренью. И вот начиналось: ровное гудение переходило от цветка
к цветку, и мерцающим призраком повисал розово-оливковый
сфинкс, как колибри, перед венчиком, который он с воздуха пытал
длинным хоботком. Его красавица-гусеница, миниатюрная кобра с
очковыми пятнами на передних сегментах, которые она умела
забавно раздувать, водилась в августе в сырых местах, на
высоких розовых цветах царского чая (эпилобия). Так .всякое
время дня и года отличалось другим очарованием. В угрюмые ночи,
поздней осенью, под ледяным дождем, я ловил ночниц на приманку,
вымазав стволы в саду душистой смесью патоки, пива и рома:
среди мокрого черного мрака мой фонарь театрально освещал
липко-блестящие трещины в дубовой коре, где, по три-четыре на
каждый ствол, сказочно-прекрасные катокалы впитывали пьяную
сладость коры, нервно подняв, как дневные бабочки, крупные
полураскрытые крылья и показывая невероятный, с черной
перевязью и белой оборкой, ярко-малиновый атлас задних из-под
ли-шаеватых передних. "Катокала адультера!" -- восторженно орал
я по направлению освещенного окна и спотыкаясь бежал в дом
показывать отцу улов.
6
Парк, отделявший усадьбу от полей и лесов, был дик и
дремуч в приречной своей части. Туда захаживали лоси,
него же снялись, стрельнув вверх один за другим, два самца
червонной лицены: выше и выше поднимаются они, дерясь, а затем
победитель возвращается на свой цветок, где уже боярышницу
сменила резвая, рыжая, изумрудно-перламутровая с исподу, аглая.
Все это были обыкновенные насекомые, но всякую минуту могло
перебить стук сердца появление чего-нибудь, давно мечтавшегося,
необычайного. Помню, как однажды я заметил на веточке у калитки
парка имевшуюся у меня только в купленных экземплярах,
драгоценнейшую, темно-коричневую, украшенную тонким, белым
зигзагом с изнанки, тэклу. Ее наблюдали в губернии лишь раз до
меня, и вообще это была прелестная редкость. Я замер. Ударить
по ней мне было не с руки,-- она сидела у самого моего правого
плеча, и я с бесконечными предосторожностями стал переводить
сачок за спиной из одной руки в другую; тэкла между тем ждала с
хитреньким выражением крыльев: они были плотно сжаты, и нижние,
снабженные усикоподобными хвостиками, терлись друг о дружку
дискообразным движением--быть может производя стрепет, слишком
высокий по тону, чтобы человек мог его уловить. Наконец, с
размаху, я свистнул по ней рампеткой. Мы все слыхали стон
теннисиста, когда, на краю победы промазав легкий мяч, он в
ужасной муке вытягивается на цыпочках, откинув голову и
приложив ладонь ко лбу. Мы все видали лицо знаменитого
гроссмейстера, вдруг подставившего ферзя местному любителю,
Борису Исидоровичу Шаху. Но никто не присутствовал при том, как
я вытряхивал веточку из сетки и глядел на дырку в кисее.
5
Утреннюю неудачу иногда возмещала ловля в сумерки или
ночью. На крайней дорожке парка лиловизна сирени, перед которой
я стоял в ожидании бражников, переходила в рыхлую пепельность
по мере медленного угасания дня, и молоком разливался туман по
полям, и молодая луна цвета Ю висела в акварельном небе цвета
В. Во многих садах атак стаивал я впоследствии -- в Афинах,
Антибах, Атланте, Лос-Анжелесе,-- но никогда, никогда не
изнывал я от таких колдовских чувств, как тогда, перед сереющей
сиренью. И вот начиналось: ровное гудение переходило от цветка
к цветку, и мерцающим призраком повисал розово-оливковый
сфинкс, как колибри, перед венчиком, который он с воздуха пытал
длинным хоботком. Его красавица-гусеница, миниатюрная кобра с
очковыми пятнами на передних сегментах, которые она умела
забавно раздувать, водилась в августе в сырых местах, на
высоких розовых цветах царского чая (эпилобия). Так .всякое
время дня и года отличалось другим очарованием. В угрюмые ночи,
поздней осенью, под ледяным дождем, я ловил ночниц на приманку,
вымазав стволы в саду душистой смесью патоки, пива и рома:
среди мокрого черного мрака мой фонарь театрально освещал
липко-блестящие трещины в дубовой коре, где, по три-четыре на
каждый ствол, сказочно-прекрасные катокалы впитывали пьяную
сладость коры, нервно подняв, как дневные бабочки, крупные
полураскрытые крылья и показывая невероятный, с черной
перевязью и белой оборкой, ярко-малиновый атлас задних из-под
ли-шаеватых передних. "Катокала адультера!" -- восторженно орал
я по направлению освещенного окна и спотыкаясь бежал в дом
показывать отцу улов.
6
Парк, отделявший усадьбу от полей и лесов, был дик и
дремуч в приречной своей части. Туда захаживали лоси,