Подросток


аконец, не верите; вы думаете, что и я в заговоре? Да я вас здесь никому
тронуть пальцем не дам!
- C'est зa, не давай, - пролепетал он, крепко ухватив меня за локти
обеими руками и продолжая дрожать. - Не давай меня никому! И не лги мне сам
ничего... потому что неужто же меня отсюда отвезут? Послушай, этот хозяин,
Ипполит, или как его, он... не доктор?
- Какой доктор?
- Это... это - не сумасшедший дом, вот здесь, в этой комнате?
Но в это мгновение вдруг отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна.
Должно быть, она подслушивала у двери и, не вытерпев, отворила слишком
внезапно, -и князь, вздрагивавший при каждом скрипе, вскрикнул и бросился
ничком в подушку. С ним произошло наконец что-то вроде припадка,
разрешившегося рыданиями.
- Вот - плоды вашего дела, - проговорил я ей, указывая на старика.
- Нет, это - плоды вашего дела! - резко возвысила она голос. - В
последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, - хотите ли вы обнаружить
адскую интригу против беззащитного старика и пожертвовать "безумными и
детскими любовными мечтами вашими", чтоб спасти родную вашу сестру?
- Я спасу вас всех, но только так, как я вам сказал давеча! Я бегу
опять; может быть, через час здесь будет сама Катерина Николаевна! Я всех
примирю, и все будут счастливы! - воскликнул я почти в вдохновении.
- Приведи, приведи ее сюда, - встрепенулся князь. - Поведите меня к
ней! я хочу Катю, я хочу видеть Катю и благословить ее! - восклицал он,
воздымая руки и порываясь с постели.
- Видите, - указал я на него Анне Андреевне, - слышите, что он говорит:
теперь уж во всяком случае никакой "документ" вам не поможет.
- Вижу, но он еще помог бы оправдать мой поступок во мнении света, а
теперь - я опозорена! Довольно; совесть моя чиста. Я оставлена всеми, даже
родным братом моим, испугавшимся неуспеха... Но я исполню свой долг и
останусь подле этого несчастного, его нянькой, сиделкой!
Но времени терять было нечего, я выбежал из комнаты. - Я возвращусь
через час и возвращусь не один! - прокричал я с порога.

Глава двенадцатая

I.
Наконец-то я застал Татьяну Павловну! Я разом изложил ей все - все о
документе и все, до последней нитки, о том, что у нас теперь на квартире.
Хотя она и сама слишком понимала эти события и могла бы с двух слов схватить
дело, однако изложение заняло у нас, я думаю, минут десять. Говорил я один,
говорил всю правду и не стыдился. Она молча и неподвижно, выпрямившись как
спица, сидела на своем стуле, сжав губы, не спуская с меня глаз и слушая из
всех сил. Но когда я кончил, вдруг вскочила со стула, и до того
стремительно, что вскочил и я.
- Ах, пащенок! Так это письмо в самом деле у тебя было зашито, и
зашивала дура Марья Ивановна! Ах вы, мерзавцы-безобразники! Так ты с тем,
чтоб покорять сердца, сюда ехал, высший свет побеждать, Черту Ивановичу
отметить за то, что побочный сын, захотел?
- Татьяна Павловна, - вскричал я, - не смейте браниться! Может быть,
вы-то, с вашею бранью, с самого начала и были причиною моего здешнего
ожесточения. Да, я - побочный сын и, может быть, действительно хотел
отмстить за то, что побочный сын, и действительно, может быть, какому-то
Черту Ивановичу, потому что сам черт тут не найдет виноватого; но вспомните,
что я отверг союз с мерзавцами и победил свои страсти