! Я молча положу перед
нею документ и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы будете сами
свидетельницей!
- Давай, давай письмо сейчас, клади сейчас сюда письмо на стол! Да ты
лжешь, может быть?
- Оно в моем кармане зашито; сама Марья Ивановна зашивала; а здесь, как
сшили новый сюртук, я вынул из старого и сам перешил в этот новый сюртук;
вот оно здесь, пощупайте, не лгу-с!
- Давай его, вынимай его! - буянила Татьяна Павловна.
- Ни за что-с, это повторяю вам; я положу его перед нею при вас и уйду,
не дождавшись единого слова; но надобно, чтоб она знала и видела своими
глазами, что это я, я сам, передаю ей, добровольно, без принуждения и без
награды.
- Опять красоваться? Влюблен, пащенок?
- Говорите пакости сколько вам угодно: пусть, я заслужил, но я не
обижаюсь. О, пусть я покажусь ей мелким мальчишкой, который стерег ее и
замышлял заговор; но пусть она сознается, что я покорил самого себя, а
счастье ее поставил выше всего на свете! Ничего, Татьяна Павловна, ничего! Я
кричу себе: кураж и надежда! Пусть это первый мой шаг вступления на поприще,
но зато он хорошо кончился, благородно кончился! И что ж, что я ее люблю,
продолжал я вдохновенно и сверкая глазами, - я не стыжусь этого: мама -
ангел небесный, а она - царица земная! Версилов вернется к маме, а перед нею
мне стыдиться нечего; ведь я слышал же, что они там с Версиловым говорили, я
стоял за портьерой... О, мы все трое - "одного безумия люди"! Да вы знаете
ли, чье это словечко: "одного безумия люди"? Это - его словечко, Андрей
Петровичево! Да знаете ли, что нас здесь, может быть, и больше, чем трое,
одного-то безумия? Да бьюсь же об заклад, что и вы, четвертая, - этого же
безумия человек! Хотите, скажу: бьюсь об заклад, что вы сами были влюблены
всю жизнь в Андрея Петровича, а может быть, и теперь продолжаете...
Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я не успел
договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой за
волосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу... потом вдруг бросила и
ушла в угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.
- Пащенок! Не смей мне больше этого никогда говорить! - проговорила она
плача.
Это все было так неожиданно, что я был, естественно, ошеломлен. Я стоял
и смотрел на нее, не зная еще, что сделаю.
- Фу, дурак! Поди сюда, поцелуй меня, дуру! - проговорила она вдруг,
плача и смеясь, - и не смей, не смей никогда мне это повторить... А я тебя
люблю и всю жизнь любила... дурака.
Я ее поцеловал. Скажу в скобках: с этих-то пор я с Татьяной Павловной и
стал другом.
- Ах да! Да что ж это я! - воскликнула она вдруг, ударяя себя по лбу, -
да что ты говоришь: старик князь у вас на квартире? Да правда ли?
- Уверяю вас.
- Ах боже мой! Ох, тошно мне! - закружилась и заметалась она по
комнате. - И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И с
самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то,
Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
- Какая Милитриса?
- Да царица-то земная, идеал-то! Эх, да что ж теперь делать?
- Татьяна Павловна! - вскричал я опомнившись, - мы говорили глупости, а
забыли главное: я именно прибежал за Катериной Николаевной, и меня все опять
там ждут.
И я объяснил, что я передам документ лишь с тем, что она даст слово
немедленно прими
нею документ и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы будете сами
свидетельницей!
- Давай, давай письмо сейчас, клади сейчас сюда письмо на стол! Да ты
лжешь, может быть?
- Оно в моем кармане зашито; сама Марья Ивановна зашивала; а здесь, как
сшили новый сюртук, я вынул из старого и сам перешил в этот новый сюртук;
вот оно здесь, пощупайте, не лгу-с!
- Давай его, вынимай его! - буянила Татьяна Павловна.
- Ни за что-с, это повторяю вам; я положу его перед нею при вас и уйду,
не дождавшись единого слова; но надобно, чтоб она знала и видела своими
глазами, что это я, я сам, передаю ей, добровольно, без принуждения и без
награды.
- Опять красоваться? Влюблен, пащенок?
- Говорите пакости сколько вам угодно: пусть, я заслужил, но я не
обижаюсь. О, пусть я покажусь ей мелким мальчишкой, который стерег ее и
замышлял заговор; но пусть она сознается, что я покорил самого себя, а
счастье ее поставил выше всего на свете! Ничего, Татьяна Павловна, ничего! Я
кричу себе: кураж и надежда! Пусть это первый мой шаг вступления на поприще,
но зато он хорошо кончился, благородно кончился! И что ж, что я ее люблю,
продолжал я вдохновенно и сверкая глазами, - я не стыжусь этого: мама -
ангел небесный, а она - царица земная! Версилов вернется к маме, а перед нею
мне стыдиться нечего; ведь я слышал же, что они там с Версиловым говорили, я
стоял за портьерой... О, мы все трое - "одного безумия люди"! Да вы знаете
ли, чье это словечко: "одного безумия люди"? Это - его словечко, Андрей
Петровичево! Да знаете ли, что нас здесь, может быть, и больше, чем трое,
одного-то безумия? Да бьюсь же об заклад, что и вы, четвертая, - этого же
безумия человек! Хотите, скажу: бьюсь об заклад, что вы сами были влюблены
всю жизнь в Андрея Петровича, а может быть, и теперь продолжаете...
Повторяю, я был в вдохновении и в каком-то счастье, но я не успел
договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой за
волосы и раза два качнула меня изо всей силы книзу... потом вдруг бросила и
ушла в угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.
- Пащенок! Не смей мне больше этого никогда говорить! - проговорила она
плача.
Это все было так неожиданно, что я был, естественно, ошеломлен. Я стоял
и смотрел на нее, не зная еще, что сделаю.
- Фу, дурак! Поди сюда, поцелуй меня, дуру! - проговорила она вдруг,
плача и смеясь, - и не смей, не смей никогда мне это повторить... А я тебя
люблю и всю жизнь любила... дурака.
Я ее поцеловал. Скажу в скобках: с этих-то пор я с Татьяной Павловной и
стал другом.
- Ах да! Да что ж это я! - воскликнула она вдруг, ударяя себя по лбу, -
да что ты говоришь: старик князь у вас на квартире? Да правда ли?
- Уверяю вас.
- Ах боже мой! Ох, тошно мне! - закружилась и заметалась она по
комнате. - И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на дураков! И с
самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то,
Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
- Какая Милитриса?
- Да царица-то земная, идеал-то! Эх, да что ж теперь делать?
- Татьяна Павловна! - вскричал я опомнившись, - мы говорили глупости, а
забыли главное: я именно прибежал за Катериной Николаевной, и меня все опять
там ждут.
И я объяснил, что я передам документ лишь с тем, что она даст слово
немедленно прими