,
генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его
интерес, поставили сами себя как бы участником во всем этом деле, то я
честь имею вам доложить, что не позже как завтра поутру потребую у барона,
от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со
мною, обратился мимо меня к другому лицу, точно я не мог или был недостоин
отвечать ему сам за себя.
Что я предчувствовал, то и случилось. Генерал, услышав эту новую
глупость, струсил ужасно.
- Как, неужели вы намерены еще продолжать это проклятое дело! -
вскричал он, - но что ж со мной-то вы делаете, о господи! Не смейте, не
смейте, милостивый государь, или, клянусь вам!.. здесь есть тоже
начальство, и я... я... одним словом, по моему чину... и барон тоже...
одним словом, вас заарестуют и вышлют отсюда с полицией, чтоб вы не
буянили! Понимаете это-с! - И хоть ему захватило дух от гнева, но все-таки
он трусил ужасно.
- Генерал, - отвечал я с нестерпимым для него спокойствием, -
заарестовать нельзя за буйство прежде совершения буйства. Я еще не начинал
моих объяснений с бароном, а вам еще совершенно неизвестно, в каком виде и
на каких основаниях я намерен приступить к этому делу. Я желаю только
разъяснить обидное для меня предположение, что я нахожусь под опекой у
лица, будто бы имеющего власть над моей свободной волею. Напрасно вы так
себя тревожите и беспокоите.
- Ради бога, ради бога, Алексей Иванович, оставьте это бессмысленное
намерение! - бормотал генерал, вдруг изменяя свой разгневанный тон на
умоляющий и даже схватив меня за руки. - Ну, представьте, что из этого
выйдет? опять неприятность! Согласитесь сами, я должен здесь держать себя
особенным образом, особенно теперь!.. особенно теперь!.. О, вы не знаете,
не знаете всех моих обстоятельств!.. Когда мы отсюда поедем, я готов опять
принять вас к себе. Я теперь только так, ну, одним словом, - ведь вы
понимаете же причины! - вскричал он отчаянно, - Алексей Иванович, Алексей
Иванович!..
Ретируясь к дверям, я еще раз усиленно просил его не беспокоиться,
обещал, что все обойдется хорошо и прилично, и поспешил выйти.
Иногда русские за границей бывают слишком трусливы и ужасно боятся
того, что скажут и как на них поглядят, и будет ли прилично вот то-то и
то-то? - одним словом, держат себя точно в корсете, особенно претендующие
на значение. Самое любое для них - какая-нибудь предвзятая, раз
установленная форма, которой они рабски следуют - в отелях, на гуляньях, в
собраниях, в дороге... Но генерал проговорился, что у него, сверх того,
были какие-то особые обстоятельства, что ему надо как-то "особенно
держаться". Оттого-то он так вдруг малодушно и струсил и переменил со мной
тон. Я это принял к сведению и заметил. И конечно, он мог сдуру обратиться
завтра к каким-нибудь властям, так что мне надо было в самом деле быть
осторожным.
Мне, впрочем, вовсе не хотелось сердить собственно генерала; но мне
захотелось теперь посердить Полину. Полина обошлась со мною так жестоко и
сама толкнула меня на такую глупую дорогу, что мне очень хотелось довести
ее до того, чтобы она сама попросила меня остановиться. Мое школьничество
могло, наконец, и ее компрометировать. Кроме того, во мне сформировались
кой-какие другие ощущения и желания; если я, например, исчезаю пред нею
самовольно в ничто, то это вовсе ведь не значит, что пред людьми я мокрая
курица и уж, конечно, не барону "бить меня палкой". Мне захотелось над
всем
генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его
интерес, поставили сами себя как бы участником во всем этом деле, то я
честь имею вам доложить, что не позже как завтра поутру потребую у барона,
от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со
мною, обратился мимо меня к другому лицу, точно я не мог или был недостоин
отвечать ему сам за себя.
Что я предчувствовал, то и случилось. Генерал, услышав эту новую
глупость, струсил ужасно.
- Как, неужели вы намерены еще продолжать это проклятое дело! -
вскричал он, - но что ж со мной-то вы делаете, о господи! Не смейте, не
смейте, милостивый государь, или, клянусь вам!.. здесь есть тоже
начальство, и я... я... одним словом, по моему чину... и барон тоже...
одним словом, вас заарестуют и вышлют отсюда с полицией, чтоб вы не
буянили! Понимаете это-с! - И хоть ему захватило дух от гнева, но все-таки
он трусил ужасно.
- Генерал, - отвечал я с нестерпимым для него спокойствием, -
заарестовать нельзя за буйство прежде совершения буйства. Я еще не начинал
моих объяснений с бароном, а вам еще совершенно неизвестно, в каком виде и
на каких основаниях я намерен приступить к этому делу. Я желаю только
разъяснить обидное для меня предположение, что я нахожусь под опекой у
лица, будто бы имеющего власть над моей свободной волею. Напрасно вы так
себя тревожите и беспокоите.
- Ради бога, ради бога, Алексей Иванович, оставьте это бессмысленное
намерение! - бормотал генерал, вдруг изменяя свой разгневанный тон на
умоляющий и даже схватив меня за руки. - Ну, представьте, что из этого
выйдет? опять неприятность! Согласитесь сами, я должен здесь держать себя
особенным образом, особенно теперь!.. особенно теперь!.. О, вы не знаете,
не знаете всех моих обстоятельств!.. Когда мы отсюда поедем, я готов опять
принять вас к себе. Я теперь только так, ну, одним словом, - ведь вы
понимаете же причины! - вскричал он отчаянно, - Алексей Иванович, Алексей
Иванович!..
Ретируясь к дверям, я еще раз усиленно просил его не беспокоиться,
обещал, что все обойдется хорошо и прилично, и поспешил выйти.
Иногда русские за границей бывают слишком трусливы и ужасно боятся
того, что скажут и как на них поглядят, и будет ли прилично вот то-то и
то-то? - одним словом, держат себя точно в корсете, особенно претендующие
на значение. Самое любое для них - какая-нибудь предвзятая, раз
установленная форма, которой они рабски следуют - в отелях, на гуляньях, в
собраниях, в дороге... Но генерал проговорился, что у него, сверх того,
были какие-то особые обстоятельства, что ему надо как-то "особенно
держаться". Оттого-то он так вдруг малодушно и струсил и переменил со мной
тон. Я это принял к сведению и заметил. И конечно, он мог сдуру обратиться
завтра к каким-нибудь властям, так что мне надо было в самом деле быть
осторожным.
Мне, впрочем, вовсе не хотелось сердить собственно генерала; но мне
захотелось теперь посердить Полину. Полина обошлась со мною так жестоко и
сама толкнула меня на такую глупую дорогу, что мне очень хотелось довести
ее до того, чтобы она сама попросила меня остановиться. Мое школьничество
могло, наконец, и ее компрометировать. Кроме того, во мне сформировались
кой-какие другие ощущения и желания; если я, например, исчезаю пред нею
самовольно в ничто, то это вовсе ведь не значит, что пред людьми я мокрая
курица и уж, конечно, не барону "бить меня палкой". Мне захотелось над
всем