нейшая!
- Вы за три месяца не платили.
- Вы себя обсчитываете, почтеннейшая, с процентами больше, чем за три;
что делать! Я бы вам сейчас отдал за четыре, но нема пенензы!
- Ах, какой вы смешной! Да что теперь я-то буду делать?
- Одно только: выслушайте меня, почтеннейшая Татьяна Ивановна! Неужели
же вы думаете, чтобы я, имея деньги, отказал себе в трубке табаку; но я
теперь не курю, следовательно, теперь у меня нет денег.
- А третьего дня на что в трактир ходили, и пьяный еще Матрену,
бесстыдник этакий, обругал?
- Ах, Татьяна Ивановна! Не растравляйте раны! Это был сон, и сон
прекрасный, но он миновался и сегодня не повторится.
- Да не со сна же вы опьянели? Где денег-то взяли?
- Денег у меня не было, но ко мне явился благодетельный гений и сказал:
"Надень мой сюртук, мои калоши, пойдем в трактир, пей и ешь".
- Все вы лжете: откуда вам денег-то пришлют?
- Ну, это другой вопрос. Денег должны мне прислать, во-первых, отец,
во-вторых, тетки, в-третьих, братья, в-четвертых, сестры.
- Да, вот так и ждите.
- Непременно пришлют!
- Ну, смотрите, больше нынешнего месяца не стану ждать, - отвечала
Татьяна Ивановна и с тою же предосторожностью начала выходить из нумера.
- Татьяна Ивановна, а Татьяна Ивановна! - кричал ей вслед сибарит. -
Пришлете мне сегодня обедать?
- Не знаю.
- Пришлите, пожалуйста, да чтобы суп-то был немного повкуснее, а то в
простой воде больше жиру; хоть хлеба присылайте побольше.
Татьяна Ивановна на эти слова ничего не ответила и следующий за тем
нумер прошла мимо; в нем проживал секретный ее милашка, музыкант, она к нему
никогда не заходила по утрам. В ближайший нумер девица Замшева вошла без
всяких предосторожностей, с выражением лица более веселым, совершенно добрым
и несколько даже почтительным. В этом нумере жил милашка - старый помещик,
значительно толстый и сильно обросший усами и бакенбардами. Комната его по
своему убранству совершенно не походила на предыдущий нумер: во-первых, на
кровати лежала трехпудовая перина и до пяти подушек; по стенам стояли:
ящики, ящички, два тульские ружья, несколько черешневых чубуков, висели
четверня московских шлей с оголовками и калмыцкий тулуп; по окнам стояли
чашки, чайник, кофейник, судок для вин, графин с водкой и фунта два икры,
московский калач и десяток редиски. Сам помещик, в толсто настеганном
шерстяном халате, сидел перед новеньким огромным самоваром из красной меди и
кушал чай. Сзади его лакей в домотканом чепане поправлял на оселке бритву.
- Кто там? - закричал милашка-помещик, услышав скрип дверей.
- Хозяйка, - отвечал лакей.
- А!.. - произнес помещик. - Что скажете, голубушка? Не хотите ли
чаю?.. Ванька! Подай ей чаю.
- Я пришла наведаться, хорошо ли вам.
- Ничего... идет; только клопов или блох много.
- Блохи, должно быть, беспокоили вас. Клопов здесь совершенно нет. Я
вот здесь третий год живу, а никогда ни одного клопа в глаза не видала, -
отвечала Татьяна Ивановна. - Не знаю, как бы вам помочь в этом: крапивы
разве под простыню положить? Говорят, это помогает.
- Ничего не надо, и так сойдет; а вот что, голубушка, супов-то мне
своих не подавай: мерзость страшная.
- Я думала, что вы изволите любить.
- Какого тут черта любить! Вари мне щи, да и голубями не изволь
потчевать: я этой мер
- Вы за три месяца не платили.
- Вы себя обсчитываете, почтеннейшая, с процентами больше, чем за три;
что делать! Я бы вам сейчас отдал за четыре, но нема пенензы!
- Ах, какой вы смешной! Да что теперь я-то буду делать?
- Одно только: выслушайте меня, почтеннейшая Татьяна Ивановна! Неужели
же вы думаете, чтобы я, имея деньги, отказал себе в трубке табаку; но я
теперь не курю, следовательно, теперь у меня нет денег.
- А третьего дня на что в трактир ходили, и пьяный еще Матрену,
бесстыдник этакий, обругал?
- Ах, Татьяна Ивановна! Не растравляйте раны! Это был сон, и сон
прекрасный, но он миновался и сегодня не повторится.
- Да не со сна же вы опьянели? Где денег-то взяли?
- Денег у меня не было, но ко мне явился благодетельный гений и сказал:
"Надень мой сюртук, мои калоши, пойдем в трактир, пей и ешь".
- Все вы лжете: откуда вам денег-то пришлют?
- Ну, это другой вопрос. Денег должны мне прислать, во-первых, отец,
во-вторых, тетки, в-третьих, братья, в-четвертых, сестры.
- Да, вот так и ждите.
- Непременно пришлют!
- Ну, смотрите, больше нынешнего месяца не стану ждать, - отвечала
Татьяна Ивановна и с тою же предосторожностью начала выходить из нумера.
- Татьяна Ивановна, а Татьяна Ивановна! - кричал ей вслед сибарит. -
Пришлете мне сегодня обедать?
- Не знаю.
- Пришлите, пожалуйста, да чтобы суп-то был немного повкуснее, а то в
простой воде больше жиру; хоть хлеба присылайте побольше.
Татьяна Ивановна на эти слова ничего не ответила и следующий за тем
нумер прошла мимо; в нем проживал секретный ее милашка, музыкант, она к нему
никогда не заходила по утрам. В ближайший нумер девица Замшева вошла без
всяких предосторожностей, с выражением лица более веселым, совершенно добрым
и несколько даже почтительным. В этом нумере жил милашка - старый помещик,
значительно толстый и сильно обросший усами и бакенбардами. Комната его по
своему убранству совершенно не походила на предыдущий нумер: во-первых, на
кровати лежала трехпудовая перина и до пяти подушек; по стенам стояли:
ящики, ящички, два тульские ружья, несколько черешневых чубуков, висели
четверня московских шлей с оголовками и калмыцкий тулуп; по окнам стояли
чашки, чайник, кофейник, судок для вин, графин с водкой и фунта два икры,
московский калач и десяток редиски. Сам помещик, в толсто настеганном
шерстяном халате, сидел перед новеньким огромным самоваром из красной меди и
кушал чай. Сзади его лакей в домотканом чепане поправлял на оселке бритву.
- Кто там? - закричал милашка-помещик, услышав скрип дверей.
- Хозяйка, - отвечал лакей.
- А!.. - произнес помещик. - Что скажете, голубушка? Не хотите ли
чаю?.. Ванька! Подай ей чаю.
- Я пришла наведаться, хорошо ли вам.
- Ничего... идет; только клопов или блох много.
- Блохи, должно быть, беспокоили вас. Клопов здесь совершенно нет. Я
вот здесь третий год живу, а никогда ни одного клопа в глаза не видала, -
отвечала Татьяна Ивановна. - Не знаю, как бы вам помочь в этом: крапивы
разве под простыню положить? Говорят, это помогает.
- Ничего не надо, и так сойдет; а вот что, голубушка, супов-то мне
своих не подавай: мерзость страшная.
- Я думала, что вы изволите любить.
- Какого тут черта любить! Вари мне щи, да и голубями не изволь
потчевать: я этой мер