ега, н тогда мой
стрелянный выступ начинал подыматься, как воздушный шар.
Экипажи проезжали редко; я переходил к третьему окну в фонаре,
и вот извозчичьи сани останавливались прямо подо мной, и
мелькала неприличная лисья шапка Бэрнеса.
Предупреждая его набег, я спешил вернуться в классную и
уже оттуда слышал, как по длинному коридору приближаются
энергичные шаги испытанного скорохода. Какой бы ни был мороз на
дворе, его лоб весь блестел перловым потом. Урок состоял в том,
что в продолжение первой четверти он молча исправлял заданное в
прошлый раз упражнение, вторую четверть посвящал диктовке,
исправлял ее, а затем, лихорадочно сверив свои жилетные часы со
стенными, принимался писать быстрым, округлым почерком, со
страшной энергией нажимая на плюющееся перо, очередное задание.
Перед самым его уходом я выпрашивал у него любимую пытку. Держа
в своем похожем на окорок кулаке мою небольшую руку, он говорил
лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой
формы) о lady frorn Russia, которая кричала, screamed, когда ее
сдавливали, cruched her, и прелесть была в том, что при
повторении слова "screamed" Бэрнес все крепче и крепче сжимал
мне руку, так что я никогда не выдерживал лимерика до конца.
Вот перефразировка по-русски:
Есть странная дама из Кракова:
орет от пожатия всякого,
орет наперед и все время орет --
но орет не всегда
одинаково.
6
Тихий, сутулый, бородатый, со старомодными манерами,
мистер Куммингс, носивший заместо демисезонного пальто
зеленовато-бурый плащ-лоден, был когда-то домашним учителем
рисования моей матери и казался мне восьмидесятилетним старцем,
хотя на самом деле ему не было и сорока пяти в те годы --
1907--1908,-- когда он приходил давать мне уроки перспективы
(небрежным жестом смахивая оттертыш гуттаперчи и необычайно
элегантно держа карандаш, который волшебными штрихами стягивал
в одну бесконечно отдаленную точку даль дивной, но почему-то
совершенно безмебельной залы). В Россию он, кажется, попал в
качестве иностранного корреспондента-иллюстратора лондонского
Graphic'a. Говорили, что его личная жизнь омрачена несчастьями.
Грусть и кротость скрадывали скудость его таланта. Маленькие
его акварели-- полевые пейзажи, вечерняя река и тому
подобное,-- приобретенные членами нашей семьи и домочадцами,
прозябали по углам, оттесняемые все дальше и дальше, пока их
совсем не скрывала холодная компания копенгагенских зверьков
или новообрамленные снимки. После того что я научился тушевать
бок куба и при стирании резинкой не превращать с треском бумагу
в гармонику, симпатичный старец довольствовался тем, что просто
писал при мне свои райские яркие виды. Впоследствии, с десяти
лет и до пятнадцати, мне давали уроки другие художники: сперва
порасплывчатее, "широкими мазками", воспроизводить в красках
какие-то тут же кое-как им слепленные из пластилина фигурки; а
затем--знаменитый Добужинский, который учил меня находить
соотношения между тонкими ветвями голого дерева, извлекая из
этих соотношений важный, драгоценный узор, и который не только
вспоминался мне в зрелые годы с благодарностью, когда
приходилось детально рисовать, окунувшись в микроскоп,
какую-нибудь еще никем не виданную структуру в органах
бабочки,-- но внушил мне кое-какие правила равнове
стрелянный выступ начинал подыматься, как воздушный шар.
Экипажи проезжали редко; я переходил к третьему окну в фонаре,
и вот извозчичьи сани останавливались прямо подо мной, и
мелькала неприличная лисья шапка Бэрнеса.
Предупреждая его набег, я спешил вернуться в классную и
уже оттуда слышал, как по длинному коридору приближаются
энергичные шаги испытанного скорохода. Какой бы ни был мороз на
дворе, его лоб весь блестел перловым потом. Урок состоял в том,
что в продолжение первой четверти он молча исправлял заданное в
прошлый раз упражнение, вторую четверть посвящал диктовке,
исправлял ее, а затем, лихорадочно сверив свои жилетные часы со
стенными, принимался писать быстрым, округлым почерком, со
страшной энергией нажимая на плюющееся перо, очередное задание.
Перед самым его уходом я выпрашивал у него любимую пытку. Держа
в своем похожем на окорок кулаке мою небольшую руку, он говорил
лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой
формы) о lady frorn Russia, которая кричала, screamed, когда ее
сдавливали, cruched her, и прелесть была в том, что при
повторении слова "screamed" Бэрнес все крепче и крепче сжимал
мне руку, так что я никогда не выдерживал лимерика до конца.
Вот перефразировка по-русски:
Есть странная дама из Кракова:
орет от пожатия всякого,
орет наперед и все время орет --
но орет не всегда
одинаково.
6
Тихий, сутулый, бородатый, со старомодными манерами,
мистер Куммингс, носивший заместо демисезонного пальто
зеленовато-бурый плащ-лоден, был когда-то домашним учителем
рисования моей матери и казался мне восьмидесятилетним старцем,
хотя на самом деле ему не было и сорока пяти в те годы --
1907--1908,-- когда он приходил давать мне уроки перспективы
(небрежным жестом смахивая оттертыш гуттаперчи и необычайно
элегантно держа карандаш, который волшебными штрихами стягивал
в одну бесконечно отдаленную точку даль дивной, но почему-то
совершенно безмебельной залы). В Россию он, кажется, попал в
качестве иностранного корреспондента-иллюстратора лондонского
Graphic'a. Говорили, что его личная жизнь омрачена несчастьями.
Грусть и кротость скрадывали скудость его таланта. Маленькие
его акварели-- полевые пейзажи, вечерняя река и тому
подобное,-- приобретенные членами нашей семьи и домочадцами,
прозябали по углам, оттесняемые все дальше и дальше, пока их
совсем не скрывала холодная компания копенгагенских зверьков
или новообрамленные снимки. После того что я научился тушевать
бок куба и при стирании резинкой не превращать с треском бумагу
в гармонику, симпатичный старец довольствовался тем, что просто
писал при мне свои райские яркие виды. Впоследствии, с десяти
лет и до пятнадцати, мне давали уроки другие художники: сперва
порасплывчатее, "широкими мазками", воспроизводить в красках
какие-то тут же кое-как им слепленные из пластилина фигурки; а
затем--знаменитый Добужинский, который учил меня находить
соотношения между тонкими ветвями голого дерева, извлекая из
этих соотношений важный, драгоценный узор, и который не только
вспоминался мне в зрелые годы с благодарностью, когда
приходилось детально рисовать, окунувшись в микроскоп,
какую-нибудь еще никем не виданную структуру в органах
бабочки,-- но внушил мне кое-какие правила равнове