присмотреться и не начинать
ничего серьезного в этот вечер. В этот вечер, если б что и случилось, то
случилось бы нечаянно и слегка, - и я так и положил. К тому же надо было и
самую игру изучить; потому что, несмотря на тысячи описаний рулетки,
которые я читал всегда с такою жадностию, я решительно ничего не понимал в
ее устройстве до тех пор, пока сам не увидел.
Во-первых, мне все показалось так грязно - как-то нравственно скверно
и грязно. Я отнюдь не говорю про эти жадные и беспокойные лица, которые
десятками, даже сотнями, обступают игорные столы. Я решительно не вижу
ничего грязного в желании выиграть поскорее и побольше; мне всегда казалось
очень глупою мысль одного отъевшегося и обеспеченного моралиста, который на
чье-то оправдание, что "ведь играют по маленькой", - отвечал: тем хуже,
потому что мелкая корысть. Точно мелкая корысть и крупная корысть - не все
равно. Это дело пропорциональное. Что для Ротшильда мелко, то для меня
очень богато, а насчет наживы и выигрыша, так люди и не на рулетке, а и
везде только и делают, что друг у друга что-нибудь отбивают или выигрывают.
Гадки ли вообще нажива и барыш - это другой вопрос. Но здесь я его не
решаю. Так как я и сам был в высшей степени одержан желанием выигрыша, то
вся эта корысть и вся эта корыстная грязь, если хотите, была мне, при входе
в залу, как-то сподручнее, родственнее. Самое милое дело, когда друг друга
не церемонятся, а действуют открыто и нараспашку. Да и к чему самого себя
обманывать? Самое пустое и нерасчетливое занятие! Особенно некрасиво, на
первый взгляд, во всей этой рулеточной сволочи было то уважение к занятию,
та серьезность и даже почтительность, с которыми все обступали столы. Вот
почему здесь резко различено, какая игра называется mauvais genre'ом8 и
какая позволительна порядочному человеку. Есть две игры, одна -
джентльменская, а другая, плебейская, корыстная, игра всякой сволочи. Здесь
это строго различено и - как это различие, в сущности, подло! Джентльмен,
например, может поставить пять или десять луидоров, редко более, впрочем,
может поставить и тысячу франков, если очень богат, но собственно для одной
игры, для одной только забавы, собственно для того, чтобы посмотреть на
процесс выигрыша или проигрыша; но отнюдь не должен интересоваться своим
выигрышем. Выиграв, он может, например, вслух засмеяться, сделать
кому-нибудь из окружающих свое замечание, даже может поставить еще раз и
еще раз удвоить, но единственно только из любопытства, для наблюдения над
шансами, для вычислений, а не из плебейского желания выиграть. Одним
словом, на все эти игорные столы, рулетки и trente et quarante9 он должен
смотреть не иначе, как на забаву, устроенную единственно для его
удовольствия. Корысти и ловушки, на которых основан и устроен банк, он
должен даже и не подозревать. Очень и очень недурно было бы даже, если б
ему, например, показалось, что и все эти остальные игроки, вся эта дрянь,
дрожащая над гульденом, совершенно такие же богачи и джентльмены, как и он
сам, и играют единственно для одного только развлечения и забавы. Это
совершенное незнание действительности и невинный взгляд на людей были бы,
конечно, чрезвычайно аристократичными. Я видел, как многие маменьки
выдвигали вперед невинных и изящных, пятнадцати- и шестнадцатилетних мисс,
своих дочек, и, давши им несколько золотых монет, учили их, как играть.
Барышня выигрывала или проигрывала, непременно улыбалась и отходила очень
довольная. Наш генерал солид
ничего серьезного в этот вечер. В этот вечер, если б что и случилось, то
случилось бы нечаянно и слегка, - и я так и положил. К тому же надо было и
самую игру изучить; потому что, несмотря на тысячи описаний рулетки,
которые я читал всегда с такою жадностию, я решительно ничего не понимал в
ее устройстве до тех пор, пока сам не увидел.
Во-первых, мне все показалось так грязно - как-то нравственно скверно
и грязно. Я отнюдь не говорю про эти жадные и беспокойные лица, которые
десятками, даже сотнями, обступают игорные столы. Я решительно не вижу
ничего грязного в желании выиграть поскорее и побольше; мне всегда казалось
очень глупою мысль одного отъевшегося и обеспеченного моралиста, который на
чье-то оправдание, что "ведь играют по маленькой", - отвечал: тем хуже,
потому что мелкая корысть. Точно мелкая корысть и крупная корысть - не все
равно. Это дело пропорциональное. Что для Ротшильда мелко, то для меня
очень богато, а насчет наживы и выигрыша, так люди и не на рулетке, а и
везде только и делают, что друг у друга что-нибудь отбивают или выигрывают.
Гадки ли вообще нажива и барыш - это другой вопрос. Но здесь я его не
решаю. Так как я и сам был в высшей степени одержан желанием выигрыша, то
вся эта корысть и вся эта корыстная грязь, если хотите, была мне, при входе
в залу, как-то сподручнее, родственнее. Самое милое дело, когда друг друга
не церемонятся, а действуют открыто и нараспашку. Да и к чему самого себя
обманывать? Самое пустое и нерасчетливое занятие! Особенно некрасиво, на
первый взгляд, во всей этой рулеточной сволочи было то уважение к занятию,
та серьезность и даже почтительность, с которыми все обступали столы. Вот
почему здесь резко различено, какая игра называется mauvais genre'ом8 и
какая позволительна порядочному человеку. Есть две игры, одна -
джентльменская, а другая, плебейская, корыстная, игра всякой сволочи. Здесь
это строго различено и - как это различие, в сущности, подло! Джентльмен,
например, может поставить пять или десять луидоров, редко более, впрочем,
может поставить и тысячу франков, если очень богат, но собственно для одной
игры, для одной только забавы, собственно для того, чтобы посмотреть на
процесс выигрыша или проигрыша; но отнюдь не должен интересоваться своим
выигрышем. Выиграв, он может, например, вслух засмеяться, сделать
кому-нибудь из окружающих свое замечание, даже может поставить еще раз и
еще раз удвоить, но единственно только из любопытства, для наблюдения над
шансами, для вычислений, а не из плебейского желания выиграть. Одним
словом, на все эти игорные столы, рулетки и trente et quarante9 он должен
смотреть не иначе, как на забаву, устроенную единственно для его
удовольствия. Корысти и ловушки, на которых основан и устроен банк, он
должен даже и не подозревать. Очень и очень недурно было бы даже, если б
ему, например, показалось, что и все эти остальные игроки, вся эта дрянь,
дрожащая над гульденом, совершенно такие же богачи и джентльмены, как и он
сам, и играют единственно для одного только развлечения и забавы. Это
совершенное незнание действительности и невинный взгляд на людей были бы,
конечно, чрезвычайно аристократичными. Я видел, как многие маменьки
выдвигали вперед невинных и изящных, пятнадцати- и шестнадцатилетних мисс,
своих дочек, и, давши им несколько золотых монет, учили их, как играть.
Барышня выигрывала или проигрывала, непременно улыбалась и отходила очень
довольная. Наш генерал солид