а, да! это так! уйти от детей - значит уж совершенно их бросить,
остаться - значит защитить их интересы, а может быть, и спасти клочки
имения. Да, да, все это правда! Но все-таки, все-таки! О, я понимаю, почему
все они так теперь интересуются бабуленькой!
- О ком? - спросил мистер Астлей.
- О той старой ведьме в Москве, которая не умирает и о которой ждут
телеграммы, что она умрет.
- Ну да, конечно, весь интерес в ней соединился. Все дело в
наследстве! Объявится наследство, и генерал женится; мисс Полина будет тоже
развязана, а Де-Грие...
- Ну, а Де-Грие?
- А Де-Грие будут заплачены деньги; он того только здесь и ждет.
- Только! вы думаете, только этого и ждет?
- Более я ничего не знаю, - упорно замолчал мистер Астлей.
- А я знаю, я знаю! - повторил я в ярости, - он тоже ждет наследства,
потому что Полина получит приданое, а получив деньги, тотчас кинется ему на
шею. Все женщины таковы! И самые гордые из них - самыми-то пошлыми рабами и
выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего! Вот мое
мнение о ней! Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись:
это - что-то предназначенное, приговоренное, проклят`ое! Она способна на
все ужасы жизни и страсти... она... она... но кто это зовет меня? -
воскликнул я вдруг. - Кто кричит? Я слышал, закричали по-русски: "Алексей
Иванович!" Женский голос, слышите, слышите!
В это время мы подходили к нашему отелю. Мы давно уже, почти не
замечая того, оставили кафе.
- Я слышал женские крики, но не знаю, кого зовут; это по-русски;
теперь я вижу, откуда крики, - указывал мистер Астлей, - это кричит та
женщина, которая сидит в большом кресле и которую внесли сейчас на крыльцо
столько лакеев. Сзади несут чемоданы, значит, только что приехал поезд.
- Но почему она зовет меня? Она опять кричит; смотрите, она нам машет.
- Я вижу, что она машет, - сказал мистер Астлей.
- Алексей Иванович! Алексей Иванович! Ах, господи, что это за олух! -
раздавались отчаянные крики с крыльца отеля.
Мы почти побежали к подъезду. Я вступил на площадку и... руки мои
опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.
Глава IX
На верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в
креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною
челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить
высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною
прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала - бабушка! Да, это
была она сама, грозная и богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна
Тарасевичева, помещица и московская барыня, la baboulinka, о которой
пускались и получались телеграммы, умиравшая и не умершая и которая вдруг
сама, собственнолично, явилась к нам как снег на голову. Она явилась, хотя
и без ног, носимая, как и всегда, во все последние пять лет, в креслах, но,
по обыкновению своему, бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая,
громко и повелительно кричащая, всех бранящая, - ну точь-в-точь такая, как
я имел честь видеть ее раза два, с того времени как определился в
генеральский дом учителем. Естественно, что я стоял пред нею истуканом от
удивления. Она же разглядела меня своим рысьим взглядом еще за сто шагов,
когда ее вносили в креслах, узнала и кликнула меня по имени и отчеству, что
тоже, по обыкновению своему, раз навсег
остаться - значит защитить их интересы, а может быть, и спасти клочки
имения. Да, да, все это правда! Но все-таки, все-таки! О, я понимаю, почему
все они так теперь интересуются бабуленькой!
- О ком? - спросил мистер Астлей.
- О той старой ведьме в Москве, которая не умирает и о которой ждут
телеграммы, что она умрет.
- Ну да, конечно, весь интерес в ней соединился. Все дело в
наследстве! Объявится наследство, и генерал женится; мисс Полина будет тоже
развязана, а Де-Грие...
- Ну, а Де-Грие?
- А Де-Грие будут заплачены деньги; он того только здесь и ждет.
- Только! вы думаете, только этого и ждет?
- Более я ничего не знаю, - упорно замолчал мистер Астлей.
- А я знаю, я знаю! - повторил я в ярости, - он тоже ждет наследства,
потому что Полина получит приданое, а получив деньги, тотчас кинется ему на
шею. Все женщины таковы! И самые гордые из них - самыми-то пошлыми рабами и
выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего! Вот мое
мнение о ней! Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись:
это - что-то предназначенное, приговоренное, проклят`ое! Она способна на
все ужасы жизни и страсти... она... она... но кто это зовет меня? -
воскликнул я вдруг. - Кто кричит? Я слышал, закричали по-русски: "Алексей
Иванович!" Женский голос, слышите, слышите!
В это время мы подходили к нашему отелю. Мы давно уже, почти не
замечая того, оставили кафе.
- Я слышал женские крики, но не знаю, кого зовут; это по-русски;
теперь я вижу, откуда крики, - указывал мистер Астлей, - это кричит та
женщина, которая сидит в большом кресле и которую внесли сейчас на крыльцо
столько лакеев. Сзади несут чемоданы, значит, только что приехал поезд.
- Но почему она зовет меня? Она опять кричит; смотрите, она нам машет.
- Я вижу, что она машет, - сказал мистер Астлей.
- Алексей Иванович! Алексей Иванович! Ах, господи, что это за олух! -
раздавались отчаянные крики с крыльца отеля.
Мы почти побежали к подъезду. Я вступил на площадку и... руки мои
опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.
Глава IX
На верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в
креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною
челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить
высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною
прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала - бабушка! Да, это
была она сама, грозная и богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна
Тарасевичева, помещица и московская барыня, la baboulinka, о которой
пускались и получались телеграммы, умиравшая и не умершая и которая вдруг
сама, собственнолично, явилась к нам как снег на голову. Она явилась, хотя
и без ног, носимая, как и всегда, во все последние пять лет, в креслах, но,
по обыкновению своему, бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая,
громко и повелительно кричащая, всех бранящая, - ну точь-в-точь такая, как
я имел честь видеть ее раза два, с того времени как определился в
генеральский дом учителем. Естественно, что я стоял пред нею истуканом от
удивления. Она же разглядела меня своим рысьим взглядом еще за сто шагов,
когда ее вносили в креслах, узнала и кликнула меня по имени и отчеству, что
тоже, по обыкновению своему, раз навсег