ь семейной отражается на равновесии слов.
Уже в эмиграции кое-какими занятными сведениями снабдил меня
двоюродный мой дядюшка Владимир Викторович Голубцов, большой
любитель таких изысканий. У него получалось, что старый
дворянский род Набоковых произошел не от каких-то псковичей,
живших как-то там в сторонке, на обочье, и не от
кривобокого, набокого, как хотелось бы, а от обрусевшего
шестьсот лет тому назад татарского князька по имени Набок.
Бабка же моя, мать отца, рожденная баронесса Корф, была из
Древнего немецкого (вестфальского) рода и находила простую
прелесть в том, что в честь предка-крестоносца был будто бы
назван остров Корфу. Корфы эти обрусели еще в восемнадцатом
веке, и среди них энциклопедии отмечают много видных людей. По
отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или свойстве
с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами. Думаю, что было
уже почти темно, когда по скрипучему снегу внесли раненого в
гек-кернскую карету. Среди моих предков много служилых людей;
есть усыпанные бриллиантовыми знаками участники славных войн;
есть сибирский золотопромышленник и миллионщик (Василий
Рукавишников, дед моей матери Елены Ивановны); есть ученый
президент медико-хирургической академии (Николай Козлов, другой
ее дед); есть герой Фридляндского, Бородинского, Лейпцигского и
многих других сражений, генерал от инфантерии Иван Набоков
(брат моего прадеда), он же директор Чесменской богадельни и
комендант С.-Петербургской крепости -- той, в которой сидел
супостат Достоевский (рапорты доброго Ивана Александровича царю
напечатаны -- кажется, в "Красном Архиве"); есть министр
юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец,
известный общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец).
Набоковский герб изображает собой нечто вроде шашечницы с
двумя медведями, держащими ее с боков: приглашение на шахматную
партию, у камина, после облавы в майоратском бору;
рукавишниковский же, поновее, представляет стилизованную домну.
Любопытно, что уральские прииски, Алапаевские заводы,
аллитеративные паи в них -- все это давно уже рухнуло, когда, в
тридцатых годах сего века, в Берлине, многочисленным потомкам
композитора Грауна (главным образом каким-то немецким баронам и
итальянским графам, которым чуть не удалось убедить суд, что
все Набоковы вымерли) досталось, после всех девальваций,
кое-что от замаринованных впрок доходов с его драгоценных
табакерок. Этот мой предок, Карл-Генрих Граун (1701--1759),
талантливый карьерист, автор известной оратории "Смерть
Иисуса", считавшейся современными ему немцами непревзойденной,
и помощник Фридриха Великого в писании опер, изображен с
другими приближенными (среди них--Вольтер) слушающим
королевскую флейту, на пресловутой картине Менцеля, которая
преследовала меня, эмигранта, из одного берлинского пансиона в
другой. В молодости Граун обладал замечательным тенором;
однажды, выступая в какой-то опере, написанной брауншвейгским
капельмейстером Шурманом, он на премьере заменил не нравившиеся
ему места ариями собственного сочинения. Только тут чувствую
какую-то вспышку родства между мной и этим благополучным
музыкальным деятелем. Гораздо ближе мне другой мой предок,
Николай Илларионович Козлов (1814--1889), патолог, автор таких
работ как "О развитии иде
Уже в эмиграции кое-какими занятными сведениями снабдил меня
двоюродный мой дядюшка Владимир Викторович Голубцов, большой
любитель таких изысканий. У него получалось, что старый
дворянский род Набоковых произошел не от каких-то псковичей,
живших как-то там в сторонке, на обочье, и не от
кривобокого, набокого, как хотелось бы, а от обрусевшего
шестьсот лет тому назад татарского князька по имени Набок.
Бабка же моя, мать отца, рожденная баронесса Корф, была из
Древнего немецкого (вестфальского) рода и находила простую
прелесть в том, что в честь предка-крестоносца был будто бы
назван остров Корфу. Корфы эти обрусели еще в восемнадцатом
веке, и среди них энциклопедии отмечают много видных людей. По
отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или свойстве
с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами. Думаю, что было
уже почти темно, когда по скрипучему снегу внесли раненого в
гек-кернскую карету. Среди моих предков много служилых людей;
есть усыпанные бриллиантовыми знаками участники славных войн;
есть сибирский золотопромышленник и миллионщик (Василий
Рукавишников, дед моей матери Елены Ивановны); есть ученый
президент медико-хирургической академии (Николай Козлов, другой
ее дед); есть герой Фридляндского, Бородинского, Лейпцигского и
многих других сражений, генерал от инфантерии Иван Набоков
(брат моего прадеда), он же директор Чесменской богадельни и
комендант С.-Петербургской крепости -- той, в которой сидел
супостат Достоевский (рапорты доброго Ивана Александровича царю
напечатаны -- кажется, в "Красном Архиве"); есть министр
юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец,
известный общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец).
Набоковский герб изображает собой нечто вроде шашечницы с
двумя медведями, держащими ее с боков: приглашение на шахматную
партию, у камина, после облавы в майоратском бору;
рукавишниковский же, поновее, представляет стилизованную домну.
Любопытно, что уральские прииски, Алапаевские заводы,
аллитеративные паи в них -- все это давно уже рухнуло, когда, в
тридцатых годах сего века, в Берлине, многочисленным потомкам
композитора Грауна (главным образом каким-то немецким баронам и
итальянским графам, которым чуть не удалось убедить суд, что
все Набоковы вымерли) досталось, после всех девальваций,
кое-что от замаринованных впрок доходов с его драгоценных
табакерок. Этот мой предок, Карл-Генрих Граун (1701--1759),
талантливый карьерист, автор известной оратории "Смерть
Иисуса", считавшейся современными ему немцами непревзойденной,
и помощник Фридриха Великого в писании опер, изображен с
другими приближенными (среди них--Вольтер) слушающим
королевскую флейту, на пресловутой картине Менцеля, которая
преследовала меня, эмигранта, из одного берлинского пансиона в
другой. В молодости Граун обладал замечательным тенором;
однажды, выступая в какой-то опере, написанной брауншвейгским
капельмейстером Шурманом, он на премьере заменил не нравившиеся
ему места ариями собственного сочинения. Только тут чувствую
какую-то вспышку родства между мной и этим благополучным
музыкальным деятелем. Гораздо ближе мне другой мой предок,
Николай Илларионович Козлов (1814--1889), патолог, автор таких
работ как "О развитии иде