звуки духового
оркестра. Умная тропка сопутствовала аллее-улице: не всюду идя
параллельно с нею, но всегда признавая ее водительство и как
дитя вприпрыжку возвращаясь к ней от пруда с утками или
бассейна с водяными лилиями, чтобы опять присоединиться к
процессии платанов в том пункте, где отцы города разразились
статуей. Корни, корни чего-то зеленого в памяти, корни пахучих
растений, корни воспоминаний, способны проходить большие
расстояния, преодолевая некоторые препятствия, проникая сквозь
Другие, пользуясь каждой трещиной. Так эти сады и парки шли с
нами через Европу: гравистые дорожки собирались в кружок, чтобы
смотреть, как ты нагибалась за мячом, ушедшим под бирючину, но
там, на темной сырой земле ничего не было кроме пробитого,
лиловатого, автобусного билетика. Круглое сидение пускалось в
путь по периферии толстого ствола дуба и находило на другой
стороне грустного старика, читающего газету на языке небольшого
народа, Лаковые лавры замыкали лужок, где наш мальчик нашел
первую свою живую лягушку, и ты сказала, что будет дождь.
Дальше, под менее свинцовыми небесами, пошел трельяж роз,
обращаясь чуть ли не в перголы, опутанные виноградом, и привел
к кокетливой публичной уборной сомнительной чистоты, где на
пороге прислужница в черном вязала черный чулок. Вниз по
склону, плоскими камнями отделанная тропинка, ставя вперед все
ту же ногу, пробралась через заросль ирисов и влилась в дорогу,
где мягкая земля была вся в отпечатках подков. Сады и парки
стали двигаться быстрее по мере того, как удлинялись ноги
нашего мальчика; ему было уже три года, когда шествие цветущих
кустов решительно повернуло к морю. Как видишь скучного
начальника небольшой станции, стоящего в одиночестве на
платформе, мимо которого промахивает твой поезд, так тот или
другой серый парковый сторож удалялся, стоя на месте, пока
ехали наши сады, увлекая нас к югу, к апельсиновым рощам, к
цыплячьему пуху мимоз и pвte tendre безоблачного неба. Чередой
террас, ступенями, с каждой из которых прыскал яркий кузнечик,
сады сошли к морю, причем оливы и олеандры чуть не сбивали друг
друга с ног в своем нетерпении увидеть пляж. Там он стоял на
коленках, держа вафельный букет мороженого, и так снят на
мерцающем фоне: море превратилось на снимке в бельмо, но в
действительности оно было серебристо-голубое, с фиалковыми
темнотами там и сям. Были похожие на леденцы зеленые, розовые,
синие стеклышки, вылизанные волной, и черные камешки с белой
перевязью, и раковинки, распадающиеся на две створки, и кусочки
глиняной посуды, еще сохранившие цвет и глазурь: эти осколки он
приносил нам для оценки, и, если на них были синие шевроны или
клеверный крап иди любые другие блестящие эмблемы, они с легким
звоном опускались в игрушечное ведро. Не сомневаюсь, что между
этими слегка вогнутыми ивернями майолики был и такой кусочек,
на котором узорный бордюр как раз продолжал, как в вырезной
картинке, узор кусочка, который я нашел в 1903-ем году на том
же берегу, и эти два осколка продолжали узор третьего, который
на том же самом Ментонском пляже моя мать нашла в 1685-ом году,
и четвертого, найденного ее матерью сто лет тому назад,-- и так
далее, так что если б можно было собрать всю эту серию глиняных
осколков, сложилась бы из них целиком чаша, разбитая
итальянским ребенком Бог весть
оркестра. Умная тропка сопутствовала аллее-улице: не всюду идя
параллельно с нею, но всегда признавая ее водительство и как
дитя вприпрыжку возвращаясь к ней от пруда с утками или
бассейна с водяными лилиями, чтобы опять присоединиться к
процессии платанов в том пункте, где отцы города разразились
статуей. Корни, корни чего-то зеленого в памяти, корни пахучих
растений, корни воспоминаний, способны проходить большие
расстояния, преодолевая некоторые препятствия, проникая сквозь
Другие, пользуясь каждой трещиной. Так эти сады и парки шли с
нами через Европу: гравистые дорожки собирались в кружок, чтобы
смотреть, как ты нагибалась за мячом, ушедшим под бирючину, но
там, на темной сырой земле ничего не было кроме пробитого,
лиловатого, автобусного билетика. Круглое сидение пускалось в
путь по периферии толстого ствола дуба и находило на другой
стороне грустного старика, читающего газету на языке небольшого
народа, Лаковые лавры замыкали лужок, где наш мальчик нашел
первую свою живую лягушку, и ты сказала, что будет дождь.
Дальше, под менее свинцовыми небесами, пошел трельяж роз,
обращаясь чуть ли не в перголы, опутанные виноградом, и привел
к кокетливой публичной уборной сомнительной чистоты, где на
пороге прислужница в черном вязала черный чулок. Вниз по
склону, плоскими камнями отделанная тропинка, ставя вперед все
ту же ногу, пробралась через заросль ирисов и влилась в дорогу,
где мягкая земля была вся в отпечатках подков. Сады и парки
стали двигаться быстрее по мере того, как удлинялись ноги
нашего мальчика; ему было уже три года, когда шествие цветущих
кустов решительно повернуло к морю. Как видишь скучного
начальника небольшой станции, стоящего в одиночестве на
платформе, мимо которого промахивает твой поезд, так тот или
другой серый парковый сторож удалялся, стоя на месте, пока
ехали наши сады, увлекая нас к югу, к апельсиновым рощам, к
цыплячьему пуху мимоз и pвte tendre безоблачного неба. Чередой
террас, ступенями, с каждой из которых прыскал яркий кузнечик,
сады сошли к морю, причем оливы и олеандры чуть не сбивали друг
друга с ног в своем нетерпении увидеть пляж. Там он стоял на
коленках, держа вафельный букет мороженого, и так снят на
мерцающем фоне: море превратилось на снимке в бельмо, но в
действительности оно было серебристо-голубое, с фиалковыми
темнотами там и сям. Были похожие на леденцы зеленые, розовые,
синие стеклышки, вылизанные волной, и черные камешки с белой
перевязью, и раковинки, распадающиеся на две створки, и кусочки
глиняной посуды, еще сохранившие цвет и глазурь: эти осколки он
приносил нам для оценки, и, если на них были синие шевроны или
клеверный крап иди любые другие блестящие эмблемы, они с легким
звоном опускались в игрушечное ведро. Не сомневаюсь, что между
этими слегка вогнутыми ивернями майолики был и такой кусочек,
на котором узорный бордюр как раз продолжал, как в вырезной
картинке, узор кусочка, который я нашел в 1903-ем году на том
же берегу, и эти два осколка продолжали узор третьего, который
на том же самом Ментонском пляже моя мать нашла в 1685-ом году,
и четвертого, найденного ее матерью сто лет тому назад,-- и так
далее, так что если б можно было собрать всю эту серию глиняных
осколков, сложилась бы из них целиком чаша, разбитая
итальянским ребенком Бог весть