тому же, что
вся округа почитала этот дом за его "старосветские изящество и
просторность". На деле то был старый, убогий, черно-белый,
деревянно-кирпичный домина, у нас такие зовутся wodnaggen, -- с
резными фронтонами, стрельчатыми продувными окошками и так называемым
"полупочтенным" балконом, венчающим уродливую веранду. Судья Гольдсворт
обладал женой и четырьмя дочерьми. Семейные фотографии встретили меня в
передней и проводили по всему дому из комнаты в комнату, и хоть я уверен,
что Альфина (9), Бетти (10), Виргини (11) и Гинвер (12) скоро уже
превратятся из егозливых школьниц в элегантных девиц и заботливых матерей,
должен признаться, эти их кукольные личики раздражили меня до такой
крайности, что я, в конце концов, одну за одной поснимал их со стенок и
захоронил в клозете, под шеренгой их же повешенных до зимы одежек в
целлофановых саванах. В кабинете я нашел большой портрет родителей, на
котором они обменялись полами: м-с Г. смахивала на Маленкова, а м-р
Г. -- на старую ведьму с шевелюрой Медузы, -- я заменил и его: репродукцией
моего любимца, раннего Пикассо, -- земной мальчик, ведущий коня, как
грозовую тучу. Я, впрочем, не стал утруждать себя возней с семейными
книгами, также рассеянными по всему дому, -- четыре комплекта
разновозрастных "Детских энциклопедий" и солидный переросток, лезущий с
полки на полку вдоль лестничных маршей, чтобы прорваться аппендиксом на
чердаке. Судя по книжкам из будуара миссис Гольдсворт, ее умственные запросы
достигли полного, так сказать, созревания, проделав путь от Аборта до
Ясперса. Глава этого азбучного семейства также держал библиотеку, однако она
состояла по преимуществу из правоведческих трудов и множества пухлых
гроссбухов, с буквицами по корешкам. Все, что мог отыскать здесь профан для
поучения и потехи, вместилось в сафьянный альбом, куда судья любовно
вклеивал жизнеописания и портреты тех, кого он посадил за решетку или на
электрический стул: незабываемые лица слабоумных громил, последние затяжки и
последние ухмылки, вполне обыкновенные с виду руки душителя, самодельная
вдовушка, тесно посаженные немилосердные зенки убийцы-маниака (чем-то
похожего, допускаю, на покойника Жака д'Аргуса), бойкий отцеубийца годочков
семи ("А ну-ка, сынок, расскажи-ка ты нам--") и грустный, грузный
старик-педераст, взорвавший зарвавшегося шантажиста на воздух. Отчасти
подивило меня то, что домашним хозяйством правил именно мой ученый
владетель, а не его "миссус". Не только оставил он для меня подробнейшую
опись домашней утвари, обступившей нового поселенца подобно толпе
недружелюбных туземцев, он потратил еще великие труды, выписав на листочки
рекомендации, пояснения, предписания и дополнительные реестры. Все, к чему я
касался в первый свой день, предъявляло мне образцы гольдсвортианы. Я
отворял лекарственный шкапчик во второй ванной комнате и оттуда выпархивала
депеша, указующая, что кармашек для использованных бритвенных лезвий слишком
забит, чтобы пользоваться им и впредь. Я распахивал рефриджератор, и он
сурово уведомлял меня, что в него не положено класть "каких бы то ни было
национальных кушаний, обладающих трудно устранимым запахом". Я вытягивал
средний ящик стола в кабинете -- и находил там catalogue raisonnй1
вся округа почитала этот дом за его "старосветские изящество и
просторность". На деле то был старый, убогий, черно-белый,
деревянно-кирпичный домина, у нас такие зовутся wodnaggen, -- с
резными фронтонами, стрельчатыми продувными окошками и так называемым
"полупочтенным" балконом, венчающим уродливую веранду. Судья Гольдсворт
обладал женой и четырьмя дочерьми. Семейные фотографии встретили меня в
передней и проводили по всему дому из комнаты в комнату, и хоть я уверен,
что Альфина (9), Бетти (10), Виргини (11) и Гинвер (12) скоро уже
превратятся из егозливых школьниц в элегантных девиц и заботливых матерей,
должен признаться, эти их кукольные личики раздражили меня до такой
крайности, что я, в конце концов, одну за одной поснимал их со стенок и
захоронил в клозете, под шеренгой их же повешенных до зимы одежек в
целлофановых саванах. В кабинете я нашел большой портрет родителей, на
котором они обменялись полами: м-с Г. смахивала на Маленкова, а м-р
Г. -- на старую ведьму с шевелюрой Медузы, -- я заменил и его: репродукцией
моего любимца, раннего Пикассо, -- земной мальчик, ведущий коня, как
грозовую тучу. Я, впрочем, не стал утруждать себя возней с семейными
книгами, также рассеянными по всему дому, -- четыре комплекта
разновозрастных "Детских энциклопедий" и солидный переросток, лезущий с
полки на полку вдоль лестничных маршей, чтобы прорваться аппендиксом на
чердаке. Судя по книжкам из будуара миссис Гольдсворт, ее умственные запросы
достигли полного, так сказать, созревания, проделав путь от Аборта до
Ясперса. Глава этого азбучного семейства также держал библиотеку, однако она
состояла по преимуществу из правоведческих трудов и множества пухлых
гроссбухов, с буквицами по корешкам. Все, что мог отыскать здесь профан для
поучения и потехи, вместилось в сафьянный альбом, куда судья любовно
вклеивал жизнеописания и портреты тех, кого он посадил за решетку или на
электрический стул: незабываемые лица слабоумных громил, последние затяжки и
последние ухмылки, вполне обыкновенные с виду руки душителя, самодельная
вдовушка, тесно посаженные немилосердные зенки убийцы-маниака (чем-то
похожего, допускаю, на покойника Жака д'Аргуса), бойкий отцеубийца годочков
семи ("А ну-ка, сынок, расскажи-ка ты нам--") и грустный, грузный
старик-педераст, взорвавший зарвавшегося шантажиста на воздух. Отчасти
подивило меня то, что домашним хозяйством правил именно мой ученый
владетель, а не его "миссус". Не только оставил он для меня подробнейшую
опись домашней утвари, обступившей нового поселенца подобно толпе
недружелюбных туземцев, он потратил еще великие труды, выписав на листочки
рекомендации, пояснения, предписания и дополнительные реестры. Все, к чему я
касался в первый свой день, предъявляло мне образцы гольдсвортианы. Я
отворял лекарственный шкапчик во второй ванной комнате и оттуда выпархивала
депеша, указующая, что кармашек для использованных бритвенных лезвий слишком
забит, чтобы пользоваться им и впредь. Я распахивал рефриджератор, и он
сурово уведомлял меня, что в него не положено класть "каких бы то ни было
национальных кушаний, обладающих трудно устранимым запахом". Я вытягивал
средний ящик стола в кабинете -- и находил там catalogue raisonnй1