Бледное пламя


.
Ему теперь -- за восемьдесят? Старше
Меня он вдвое был в год свадьбы нашей.
А где же ты? В саду? Я вижу тень

990 С пеканом рядом. Где-то, трень да брень,
Подковы бьют (как бы хмельной повеса
В фонарный столб). И темная ванесса
С каймой багровой в низком солнце тает,
Садится на песок, с чернильным краем
И белым крепом крылья приоткрыв.
Сквозь световой прилив, теней отлив,
Ее не удостаивая взглядом,
Бредет садовник (тут он где-то рядом
Работает) -- и тачку волочет.

КОММЕНТАРИЙ

Строки 1-4: Я тень, я свиристель, убитый влет и т.д.
ОБРАЗ, содержащийся в этих начальных строках, относится, очевидно, к
птице, на полном лету разбившейся о внешнюю плоскость оконного стекла, где
отраженное небо с его чуть более темным тоном и чуть более медлительными
облаками представляет иллюзию продления пространства. Мы можем вообразить
Джона Шейда в раннем отрочестве -- физически непривлекательного, но во всех
прочих отношениях прекрасно развитого парнишку -- переживающим свое первое
эсхатологическое потрясение, когда он неверящей рукой поднимает с травы
тугое овальное тельце и глядит на сургучно-красные прожилки, украшающие
серо-бурые крылья, и на изящное рулевое перо с вершинкой желтой и яркой,
словно свежая краска. Когда в последний год жизни Шейда мне выпало счастье
соседствовать с ним в идиллических всхолмиях Нью-Вая (смотри
Предисловие), я часто видел именно этих птиц, весьма компанейски
пирующих среди меловато-сизых ягод можжевеловки, выросшей об угол с его
домом (смотри также строки 181-182).
Мои сведения о садовых Aves{1} ограничивались представителями северной
Европы, однако молодой нью-вайский садовник, в котором я принимал участие
(смотри примечание к строке 998), помог мне отождествить немалое
число силуэтов и комических арий маленьких, с виду совсем тропических
чужестранцев и, натурально, макушка каждого дерева пролагала пунктиром путь
к труду по орнитологии на моем столе, к которому я кидался с лужайки в
номенклатурной ажитации. Как тяжело я трудился, приделывая имя "зорянка" к
самозванцу из предместий, к крупной птахе в помятом тускло-красном кафтане,
с отвратным пылом поглощавшей длинных, печальных, послушных червей!
Кстати, любопытно отметить, что хохлистая птичка, называемая
по-земблянски sampel ("шелковый хвостик") и очень похожая на свиристель и
очерком, и окрасом, явилась моделью для одной из трех геральдических тварей
(двумя другими были, соответственно, олень северный, цвета натурального, и
водяной лазурный, волосистый тож) в гербе земблянского короля Карла
Возлюбленного (р.1915), о славных горестях которого я так часто
беседовал с моим другом.
Поэма началась в точке мертвого равновесия года, в первые
послеполуночные минуты 1 июля, я в это время играл в шахматы с юным иранцем,
завербованным в наши летние классы, и я не сомневаюсь, что наш поэт понял бы
одолевающее аннотатора искушение -- связать с этой датой некоторое роковое
событие -- отбытие из Земблы будущего цареубийцы, человека именем Градус. На
самом деле, Градус вылетел из Онгавы на Копенгаген 5 июля.

Строка 12: в хрустальнейшей стране
Возможно, аллюзия на Земблу, мою милую родину. За этим в
разрозненном, наполовину стертом черновике следуют строки, в точности
прочт