же в то время была за границей. Я все носил
курточки; тут вдруг меня одели в хорошенький синий сюртучок и в превосходное
белье. Татьяна Павловна хлопотала около меня весь тот день и покупала мне
много вещей; я же все ходил по всем пустым комнатам и смотрел на себя во все
зеркала. Вот таким-то образом я на другое утро, часов в десять, бродя по
квартире, зашел вдруг, совсем невзначай, к вам в кабинет. Я уже и накануне
вас видел, когда меня только что привезли, но лишь мельком, на лестнице. Вы
сходили с лестницы, чтобы сесть в карету и куда-то ехать; в Москву вы
прибыли тогда один, после чрезвычайно долгого отсутствия и на короткое
время, так что вас всюду расхватали и вы почти не жили дома. Встретив нас с
Татьяной Павловной, вы протянули только: а! и даже не остановились.
- Он с особенною любовью описывает, - заметил Версилов, обращаясь к
Татьяне Павловне; та отвернулась и не ответила.
- Я как сейчас вас вижу тогдашнего, цветущего и красивого. Вы
удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту
откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас
даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные,
с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки
- иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно
бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны,
которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие
зубы, особенно когда вы смеялись. Вы именно рассмеялись, осмотрев меня,
когда я вошел; я мало что умел тогда различать, и от улыбки вашей только
взвеселилось мое сердце. Вы были в это утро в темно-синем бархатном пиджаке,
в шейном шарфе, цвета сольферино, (4) по великолепной рубашке с алансонскими
кружевами, стояли перед зеркалом с тетрадью в руке и выработывали,
декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик: Карету мне,
карету!
- Ах, боже мой, - вскрикнул Версилов, - ведь он и вправду! Я тогда
взялся, несмотря на короткий срок в Москве, за болезнию Жилейко, сыграть
Чацкого у Александры Петровны Витовтовой, на домашней сцене!
- Неужто вы забыли? - засмеялась Татьяна Павловна.
- Он мне напомнил! И признаюсь, эти тогдашние несколько дней в Москве,
может быть, были лучшей минутой всей жизни моей! Мы все еще тогда были так
молоды... и все тогда с таким жаром ждали... Я тогда в Москве неожиданно
встретил столько... Но, продолжай, мой милый: ты очень хорошо сделал на этот
раз, что так подробно напомнил...
- Я стоял, смотрел на вас и вдруг прокричал: "Ах, как хорошо, настоящий
Чацкий!" Вы вдруг обернулись ко мне и спрашиваете: "Да разве ты уже знаешь
Чацкого?" - а сами сели на диван и принялись за кофей в самом прелестном
расположении духа, - так бы вас и расцеловал. Тут я вам сообщил, что у
Андроникова все очень много читают, а барышни знают много стихов наизусть, а
из "Горе от ума" так промеж себя разыгрывают сцены, и что всю прошлую неделю
все читали по вечерам вместе, вслух, "Записки охотника", а что я больше
всего люблю басни Крылова и наизусть знаю. Вы и велели мне прочесть
что-нибудь наизусть, а я вам прочел "Разборчивую невесту": Невеста-девушка
смышляла жениха.
- Именно, именно, ну теперь я все припомнил, - вскричал опять Версилов,
- но, друг мой, я и тебя п
курточки; тут вдруг меня одели в хорошенький синий сюртучок и в превосходное
белье. Татьяна Павловна хлопотала около меня весь тот день и покупала мне
много вещей; я же все ходил по всем пустым комнатам и смотрел на себя во все
зеркала. Вот таким-то образом я на другое утро, часов в десять, бродя по
квартире, зашел вдруг, совсем невзначай, к вам в кабинет. Я уже и накануне
вас видел, когда меня только что привезли, но лишь мельком, на лестнице. Вы
сходили с лестницы, чтобы сесть в карету и куда-то ехать; в Москву вы
прибыли тогда один, после чрезвычайно долгого отсутствия и на короткое
время, так что вас всюду расхватали и вы почти не жили дома. Встретив нас с
Татьяной Павловной, вы протянули только: а! и даже не остановились.
- Он с особенною любовью описывает, - заметил Версилов, обращаясь к
Татьяне Павловне; та отвернулась и не ответила.
- Я как сейчас вас вижу тогдашнего, цветущего и красивого. Вы
удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту
откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас
даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные,
с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки
- иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно
бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны,
которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие
зубы, особенно когда вы смеялись. Вы именно рассмеялись, осмотрев меня,
когда я вошел; я мало что умел тогда различать, и от улыбки вашей только
взвеселилось мое сердце. Вы были в это утро в темно-синем бархатном пиджаке,
в шейном шарфе, цвета сольферино, (4) по великолепной рубашке с алансонскими
кружевами, стояли перед зеркалом с тетрадью в руке и выработывали,
декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик: Карету мне,
карету!
- Ах, боже мой, - вскрикнул Версилов, - ведь он и вправду! Я тогда
взялся, несмотря на короткий срок в Москве, за болезнию Жилейко, сыграть
Чацкого у Александры Петровны Витовтовой, на домашней сцене!
- Неужто вы забыли? - засмеялась Татьяна Павловна.
- Он мне напомнил! И признаюсь, эти тогдашние несколько дней в Москве,
может быть, были лучшей минутой всей жизни моей! Мы все еще тогда были так
молоды... и все тогда с таким жаром ждали... Я тогда в Москве неожиданно
встретил столько... Но, продолжай, мой милый: ты очень хорошо сделал на этот
раз, что так подробно напомнил...
- Я стоял, смотрел на вас и вдруг прокричал: "Ах, как хорошо, настоящий
Чацкий!" Вы вдруг обернулись ко мне и спрашиваете: "Да разве ты уже знаешь
Чацкого?" - а сами сели на диван и принялись за кофей в самом прелестном
расположении духа, - так бы вас и расцеловал. Тут я вам сообщил, что у
Андроникова все очень много читают, а барышни знают много стихов наизусть, а
из "Горе от ума" так промеж себя разыгрывают сцены, и что всю прошлую неделю
все читали по вечерам вместе, вслух, "Записки охотника", а что я больше
всего люблю басни Крылова и наизусть знаю. Вы и велели мне прочесть
что-нибудь наизусть, а я вам прочел "Разборчивую невесту": Невеста-девушка
смышляла жениха.
- Именно, именно, ну теперь я все припомнил, - вскричал опять Версилов,
- но, друг мой, я и тебя п