Но по
всем опытам, везде доселе (в Европе то есть) при уравнениях прав происходило
понижение чувства чести, а стало быть, и долга. Эгоизм заменял собою прежнюю
скрепляющую идею, и все распадалось на свободу лиц. Освобожденные, оставаясь
без скрепляющей мысли, до того теряли под конец всякую высшую связь, что
даже полученную свободу свою переставали отстаивать. Но русский тип
дворянства никогда не походил на европейский. Наше дворянство и теперь,
потеряв права, могло бы оставаться высшим сословием, в виде хранителя чести,
света, науки и высшей идеи и, что главное, не замыкаясь уже в отдельную
касту, что было бы смертью идеи. Напротив, ворота в сословие отворены у нас
уже слишком издавна; теперь же пришло время их отворить окончательно. Пусть
всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к
верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собою обращается лишь в
собрание лучших людей, в смысле буквальном и истинном, а не в прежнем смысле
привилегированной касты. В этом новом или, лучше, обновленном виде могло бы
удержаться сословие.
Князь оскалил зубы:
- Это какое же будет тогда дворянство? Это вы какую-то масонскую ложу
проектируете, а не дворянство.
Повторяю, князь был ужасно необразован. Я даже повернулся с досады на
диване, хоть и не совсем был согласен с Версиловым. Версилов слишком понял,
что князь показывает зубы:
- Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, - ответил он, -
впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то" разумеется,
еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто
хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, -
конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в
немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в
глубокой тьме.
- Вы любите употреблять слова: "высшая мысль", "великая мысль",
"скрепляющая идея" и проч.; я бы желал знать, что, собственно, вы
подразумеваете под словом "великая мысль"?
- Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, - тонко
усмехнулся Версилов. - Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то
это будет вернее. Великая мысль - это чаще всего чувство, которое слишком
иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было
то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а,
напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает,
решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
- Почему к досаде?
- Потому, что жить с идеями скучно, а без идей всегда весело.
Князь съел пилюлю.
- А что же такое эта живая жизнь, по-вашему? (Он видимо злился.)
- Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно
простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и
до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто,
и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не
узнавая.
- Я хотел только сказать, что ваша идея о дворянстве есть в то же время
и отрицание дворянства, - сказал князь.
- Ну если уж очень того хотите, то дворянство у нас, может быть,
никогда и не существовало.
- Все это ужасно темно и неясно. Если говорить, то, по-моему, надо
развить...
Князь сморщил лоб и м
всем опытам, везде доселе (в Европе то есть) при уравнениях прав происходило
понижение чувства чести, а стало быть, и долга. Эгоизм заменял собою прежнюю
скрепляющую идею, и все распадалось на свободу лиц. Освобожденные, оставаясь
без скрепляющей мысли, до того теряли под конец всякую высшую связь, что
даже полученную свободу свою переставали отстаивать. Но русский тип
дворянства никогда не походил на европейский. Наше дворянство и теперь,
потеряв права, могло бы оставаться высшим сословием, в виде хранителя чести,
света, науки и высшей идеи и, что главное, не замыкаясь уже в отдельную
касту, что было бы смертью идеи. Напротив, ворота в сословие отворены у нас
уже слишком издавна; теперь же пришло время их отворить окончательно. Пусть
всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к
верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собою обращается лишь в
собрание лучших людей, в смысле буквальном и истинном, а не в прежнем смысле
привилегированной касты. В этом новом или, лучше, обновленном виде могло бы
удержаться сословие.
Князь оскалил зубы:
- Это какое же будет тогда дворянство? Это вы какую-то масонскую ложу
проектируете, а не дворянство.
Повторяю, князь был ужасно необразован. Я даже повернулся с досады на
диване, хоть и не совсем был согласен с Версиловым. Версилов слишком понял,
что князь показывает зубы:
- Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, - ответил он, -
впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то" разумеется,
еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто
хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, -
конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в
немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в
глубокой тьме.
- Вы любите употреблять слова: "высшая мысль", "великая мысль",
"скрепляющая идея" и проч.; я бы желал знать, что, собственно, вы
подразумеваете под словом "великая мысль"?
- Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, - тонко
усмехнулся Версилов. - Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то
это будет вернее. Великая мысль - это чаще всего чувство, которое слишком
иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было
то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а,
напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает,
решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
- Почему к досаде?
- Потому, что жить с идеями скучно, а без идей всегда весело.
Князь съел пилюлю.
- А что же такое эта живая жизнь, по-вашему? (Он видимо злился.)
- Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно
простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и
до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто,
и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не
узнавая.
- Я хотел только сказать, что ваша идея о дворянстве есть в то же время
и отрицание дворянства, - сказал князь.
- Ну если уж очень того хотите, то дворянство у нас, может быть,
никогда и не существовало.
- Все это ужасно темно и неясно. Если говорить, то, по-моему, надо
развить...
Князь сморщил лоб и м