ей (другими словами, себя
самого создал и к себе самому. любовь) и которого, поэтому, никогда и не
будет на самом деле.
- Никогда не будет?
- Друг мой, я согласен, что это было бы глуповато, но тут не моя вина;
а так как при мироздании со мной не справлялись, то я и оставлю за собою
право иметь на этот счет свое мнение.
- Как же вас называют после этого христианином, - вскричал я, - монахом
с веригами, проповедником? не понимаю!
- А кто меня так называет?
Я рассказал ему; он выслушал очень внимательно, но разговор прекратил.
Никак не запомню, по какому поводу был у нас этот памятный для меня
разговор; но он даже раздражился, чего с ним почти никогда не случалось.
Говорил страстно и без насмешки, как бы и не мне говорил. Но я опять-таки не
поверил ему: не мог же он с таким, как я, говорить о таких вещах серьезно?
Глава вторая
I.
В это утро, пятнадцатого ноября, я именно застал его у "князя Сережи".
Я же и свел его с князем, но у них и без меня было довольно пунктов
соединения (я говорю об этих прежних историях за границей и проч.). Кроме
того, князь дал ему слово выделить ему из наследства по крайней мере одну
треть, что составило бы тысяч двадцать непременно. Мне, помню, ужасно тогда
было странно, что он выделяет всего треть, а не целую половину; но я
смолчал. Это обещание выделить князь дал тогда сам собой; Версилов ни
полсловечком не участвовал, не заикнулся; князь сам выскочил, а Версилов
только молча допустил и ни разу потом не упомянул, даже и виду не показал,
что сколько-нибудь помнит об обещании. Замечу кстати, что князь вначале был
им решительно очарован, в особенности речами его, даже приходил в восторг и
несколько раз мне высказывался. Он иногда восклицал наедине со мной и почти
с отчаянием про себя, что он - "так необразован, что он на такой ложной
дороге!.." О, мы были еще тогда так дружны!.. Я и Версилову все старался
внушать тогда о князе одно хорошее, защищал его недостатки, хотя и видел их
сам; но Версилов отмалчивался или улыбался.
- Если в нем недостатки, то в нем по крайней мере столько же
достоинств, сколько и недостатков! - воскликнул я раз наедине Версилову.
- Боже, как ты ему льстишь, - засмеялся он.
- Чем льщу? - не понял было я.
- Столько же достоинств! Да ведь его мощи явятся, если столько
достоинств, сколько у него недостатков!
Но, конечно, это было не мнение. Вообще о князе он как-то избегал тогда
говорить, как и вообще о всем насущном; но о князе особенно. Я подозревал
уже и тогда, что он заходит к князю и без меня и что у них есть особые
сношения, но я допускал это. Не ревновал тоже и к тому, что он говорил с ним
как бы серьезнее, чем со мной, более, так сказать, положительно и менее
пускал насмешки; но я был так тогда счастлив, что это мне даже нравилось. Я
извинял еще и тем, что князь был немного ограничен, а потому любил в слове
точность, а иных острот даже вовсе не понимал. И вот в последнее время он
как-то стал эмансипироваться. Чувства его к Версилову как будто начали даже
изменяться. Чуткий Версилов это заметил. Предупрежу тоже, что князь в то же
время и ко мне изменился, даже слишком видимо; оставались лишь какие-то
мертвые формы первоначальной нашей, почти горячей, дружбы. Между тем я
все-таки продолжал к нему ходить; впрочем, как бы я и мог не ходить,
самого создал и к себе самому. любовь) и которого, поэтому, никогда и не
будет на самом деле.
- Никогда не будет?
- Друг мой, я согласен, что это было бы глуповато, но тут не моя вина;
а так как при мироздании со мной не справлялись, то я и оставлю за собою
право иметь на этот счет свое мнение.
- Как же вас называют после этого христианином, - вскричал я, - монахом
с веригами, проповедником? не понимаю!
- А кто меня так называет?
Я рассказал ему; он выслушал очень внимательно, но разговор прекратил.
Никак не запомню, по какому поводу был у нас этот памятный для меня
разговор; но он даже раздражился, чего с ним почти никогда не случалось.
Говорил страстно и без насмешки, как бы и не мне говорил. Но я опять-таки не
поверил ему: не мог же он с таким, как я, говорить о таких вещах серьезно?
Глава вторая
I.
В это утро, пятнадцатого ноября, я именно застал его у "князя Сережи".
Я же и свел его с князем, но у них и без меня было довольно пунктов
соединения (я говорю об этих прежних историях за границей и проч.). Кроме
того, князь дал ему слово выделить ему из наследства по крайней мере одну
треть, что составило бы тысяч двадцать непременно. Мне, помню, ужасно тогда
было странно, что он выделяет всего треть, а не целую половину; но я
смолчал. Это обещание выделить князь дал тогда сам собой; Версилов ни
полсловечком не участвовал, не заикнулся; князь сам выскочил, а Версилов
только молча допустил и ни разу потом не упомянул, даже и виду не показал,
что сколько-нибудь помнит об обещании. Замечу кстати, что князь вначале был
им решительно очарован, в особенности речами его, даже приходил в восторг и
несколько раз мне высказывался. Он иногда восклицал наедине со мной и почти
с отчаянием про себя, что он - "так необразован, что он на такой ложной
дороге!.." О, мы были еще тогда так дружны!.. Я и Версилову все старался
внушать тогда о князе одно хорошее, защищал его недостатки, хотя и видел их
сам; но Версилов отмалчивался или улыбался.
- Если в нем недостатки, то в нем по крайней мере столько же
достоинств, сколько и недостатков! - воскликнул я раз наедине Версилову.
- Боже, как ты ему льстишь, - засмеялся он.
- Чем льщу? - не понял было я.
- Столько же достоинств! Да ведь его мощи явятся, если столько
достоинств, сколько у него недостатков!
Но, конечно, это было не мнение. Вообще о князе он как-то избегал тогда
говорить, как и вообще о всем насущном; но о князе особенно. Я подозревал
уже и тогда, что он заходит к князю и без меня и что у них есть особые
сношения, но я допускал это. Не ревновал тоже и к тому, что он говорил с ним
как бы серьезнее, чем со мной, более, так сказать, положительно и менее
пускал насмешки; но я был так тогда счастлив, что это мне даже нравилось. Я
извинял еще и тем, что князь был немного ограничен, а потому любил в слове
точность, а иных острот даже вовсе не понимал. И вот в последнее время он
как-то стал эмансипироваться. Чувства его к Версилову как будто начали даже
изменяться. Чуткий Версилов это заметил. Предупрежу тоже, что князь в то же
время и ко мне изменился, даже слишком видимо; оставались лишь какие-то
мертвые формы первоначальной нашей, почти горячей, дружбы. Между тем я
все-таки продолжал к нему ходить; впрочем, как бы я и мог не ходить,