драться хотел! - И вдруг она расхохоталась, точно что-то
смешное и милое мелькнуло вдруг в ее памяти. Она и плакала, и смеялась -
все вместе. Ну что мне было делать? Я сам был как в лихорадке. Помню, она
начинала мне что-то говорить, но я почти ничего не мог понять. Это был
какой-то бред, какой-то лепет, - точно ей хотелось что-то поскорей мне
рассказать, - бред, прерываемый иногда самым веселым смехом, который
начинал пугать меня. "Нет, нет, ты милый, милый! - повторяла она. - Ты мой
верный!" - и опять клала мне руки свои на плечи, опять в меня всматривалась
и продолжала повторять: "Ты меня любишь... любишь... будешь любить?" Я не
сводил с нее глаз; я еще никогда не видал ее в этих припадках нежности и
любви; правда, это, конечно, был бред, но... заметив мой страстный взгляд,
она вдруг начинала лукаво улыбаться; ни с того ни с сего она вдруг
заговаривала о мистере Астлее.
Впрочем, о мистере Астлее она беспрерывно заговаривала (особенно когда
силилась мне что-то давеча рассказать), но что именно, я вполне не мог
схватить; кажется, она даже смеялась над ним; повторяла беспрерывно, что он
ждет... и что знаю ли я, что он наверное стоит теперь под окном? "Да, да,
под окном, - ну отвори, посмотри, посмотри, он здесь, здесь!" Она толкала
меня к окну, но только я делал движение идти, она заливалась смехом, и я
оставался при ней, а она бросалась меня обнимать.
- Мы уедем? Ведь мы завтра уедем? - приходило ей вдруг беспокойно в
голову, - ну... (и она задумалась) - ну, а догоним мы бабушку, как ты
думаешь? В Берлине, я думаю, догоним. Как ты думаешь, что она скажет, когда
мы ее догоним и она нас увидит? А мистер Астлей?.. Ну, этот не соскочит с
Шлангенберга, как ты думаешь? (Она захохотала.) Ну, послушай: знаешь, куда
он будущее лето едет? Он хочет на Северный полюс ехать для ученых
исследований и меня звал с собою, ха-ха-ха! Он говорит, что мы, русские,
без европейцев ничего не знаем и ни к чему не способны... Но он тоже
добрый! Знаешь, он "генерала" извиняет; он говорит, что Blanche... что
страсть, - ну не знаю, не знаю, - вдруг повторила она, как бы заговорясь и
потерявшись. - Бедные они, как мне их жаль, и бабушку... Ну, послушай,
послушай, ну где тебе убить Де-Грие? И неужели, неужели ты думал, что
убьешь? О глупый! Неужели ты мог подумать, что я пущу тебя драться с
Де-Грие? Да ты и барона-то не убьешь, - прибавила она, вдруг засмеявшись. -
О, как ты был тогда смешон с бароном; я глядела на вас обоих со скамейки; и
как тебе не хотелось тогда идти, когда я тебя посылала. Как я тогда
смеялась, как я тогда смеялась, - прибавила она хохоча.
И вдруг она опять целовала и обнимала меня, опять страстно и нежно
прижимала свое лицо к моему. Я уж более ни о чем не думал и ничего не
слышал. Голова моя закружилась...
Я думаю, что было около семи часов утра, когда я очнулся; солнце
светило в комнату. Полина сидела подле меня и странно осматривалась, как
будто выходя из какого-то мрака и собирая воспоминания. Она тоже только что
проснулась и пристально смотрела на стол и деньги. Голова моя была тяжела и
болела. Я было хотел взять Полину за руку; она вдруг оттолкнула меня и
вскочила с дивана. Начинавшийся день был пасмурный; пред рассветом шел
дождь. Она подошла к окну, отворила его, выставила голову и грудь и,
подпершись руками, а локти положив на косяк окна, пробыла так минуты три,
не оборачиваясь ко мне и не слушая того, что я ей говорил. Со страхом
приходило мне в голову: что ж
смешное и милое мелькнуло вдруг в ее памяти. Она и плакала, и смеялась -
все вместе. Ну что мне было делать? Я сам был как в лихорадке. Помню, она
начинала мне что-то говорить, но я почти ничего не мог понять. Это был
какой-то бред, какой-то лепет, - точно ей хотелось что-то поскорей мне
рассказать, - бред, прерываемый иногда самым веселым смехом, который
начинал пугать меня. "Нет, нет, ты милый, милый! - повторяла она. - Ты мой
верный!" - и опять клала мне руки свои на плечи, опять в меня всматривалась
и продолжала повторять: "Ты меня любишь... любишь... будешь любить?" Я не
сводил с нее глаз; я еще никогда не видал ее в этих припадках нежности и
любви; правда, это, конечно, был бред, но... заметив мой страстный взгляд,
она вдруг начинала лукаво улыбаться; ни с того ни с сего она вдруг
заговаривала о мистере Астлее.
Впрочем, о мистере Астлее она беспрерывно заговаривала (особенно когда
силилась мне что-то давеча рассказать), но что именно, я вполне не мог
схватить; кажется, она даже смеялась над ним; повторяла беспрерывно, что он
ждет... и что знаю ли я, что он наверное стоит теперь под окном? "Да, да,
под окном, - ну отвори, посмотри, посмотри, он здесь, здесь!" Она толкала
меня к окну, но только я делал движение идти, она заливалась смехом, и я
оставался при ней, а она бросалась меня обнимать.
- Мы уедем? Ведь мы завтра уедем? - приходило ей вдруг беспокойно в
голову, - ну... (и она задумалась) - ну, а догоним мы бабушку, как ты
думаешь? В Берлине, я думаю, догоним. Как ты думаешь, что она скажет, когда
мы ее догоним и она нас увидит? А мистер Астлей?.. Ну, этот не соскочит с
Шлангенберга, как ты думаешь? (Она захохотала.) Ну, послушай: знаешь, куда
он будущее лето едет? Он хочет на Северный полюс ехать для ученых
исследований и меня звал с собою, ха-ха-ха! Он говорит, что мы, русские,
без европейцев ничего не знаем и ни к чему не способны... Но он тоже
добрый! Знаешь, он "генерала" извиняет; он говорит, что Blanche... что
страсть, - ну не знаю, не знаю, - вдруг повторила она, как бы заговорясь и
потерявшись. - Бедные они, как мне их жаль, и бабушку... Ну, послушай,
послушай, ну где тебе убить Де-Грие? И неужели, неужели ты думал, что
убьешь? О глупый! Неужели ты мог подумать, что я пущу тебя драться с
Де-Грие? Да ты и барона-то не убьешь, - прибавила она, вдруг засмеявшись. -
О, как ты был тогда смешон с бароном; я глядела на вас обоих со скамейки; и
как тебе не хотелось тогда идти, когда я тебя посылала. Как я тогда
смеялась, как я тогда смеялась, - прибавила она хохоча.
И вдруг она опять целовала и обнимала меня, опять страстно и нежно
прижимала свое лицо к моему. Я уж более ни о чем не думал и ничего не
слышал. Голова моя закружилась...
Я думаю, что было около семи часов утра, когда я очнулся; солнце
светило в комнату. Полина сидела подле меня и странно осматривалась, как
будто выходя из какого-то мрака и собирая воспоминания. Она тоже только что
проснулась и пристально смотрела на стол и деньги. Голова моя была тяжела и
болела. Я было хотел взять Полину за руку; она вдруг оттолкнула меня и
вскочила с дивана. Начинавшийся день был пасмурный; пред рассветом шел
дождь. Она подошла к окну, отворила его, выставила голову и грудь и,
подпершись руками, а локти положив на косяк окна, пробыла так минуты три,
не оборачиваясь ко мне и не слушая того, что я ей говорил. Со страхом
приходило мне в голову: что ж