03 году, между прежним Парижем и
прежней Ривьерой, в давно не существующем тяжелозвонном traine
de luxe ( Экспресс (франц ) ) ,вагоны которого были
окрашены понизу в кофейный цвет, а поверху -- в сливочный.
Должно быть, мне удалось отстегнуть и подтолкнуть вверх тугую
тисненую шторку в головах моей койки. С неизъяснимым замираньем
я смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней,
которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем
как бы соскользнули в бархатный карман. Впоследствии я
раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы
как-нибудь отделаться от бремени этого богатства.
Загадочно-болезненное блаженство не изошло за полвека, если и
ныне возвращаюсь к этим первичным чувствам. Они принадлежат
гармонии моего совершеннейшего, счастливейшего детства,-- и в
силу этой гармонии, они с волшебной легкостью, сами по себе,
без поэтического участия, откладываются в памяти сразу
перебеленными черновиками. Привередничать и корячиться
Мнемозина начинает только тогда, когда доходишь до глав юности.
И вот еще соображение: сдается мне, что в смысле этого раннего
набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены
были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в
предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и
навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить
будущую потерю, наделяя их души и тем, что по годам им еще не
причиталось. Когда же все запасы и заготовки были сделаны,
гениальность исчезла, как бывает оно с вундеркиндами в узком
значении слова -- с каким-нибудь кудрявым, смазливым мальчиком,
управлявшим оркестром или укрощавшим гремучий, громадный рояль,
у пальмы, на освещенной как Африка сцене, но впоследствии
становящимся совершенно второстепенным, лысоватым музыкантом, с
грустными глазами и какой-нибудь редкой внутренней опухолью, и
чем-то тяжелым и смутно-уродливым в очерке евнушьих бедер.
Пусть так, но индивидуальная тайна пребывает и не перестает
дразнить мемуариста. Ни в среде, ни в наследственности не могу
нащупать тайный прибор, оттиснувший в начале моей жизни тот
неповторимый водяной знак, который сам различаю только подняв
ее на свет искусства.
3
Чтобы правильно расставить во времени некоторые мои ранние
воспоминания, мне приходится равняться по кометам и затмениям,
как делает историк, датирующий обрывки саг. Но в иных случаях
хронология ложится у ног с любовью. Вижу, например, такую
картину: карабкаюсь лягушкой по мокрым, черным приморским
скалам; мисс Норкот, томная и печальная гувернантка, думая, что
я следую за ней, удаляется с моим братом вдоль взморья;
карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющее
душу заклинание, простое английское слово "чайльдхуд"
(детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным,
и вконец завораживается, когда другие "худ"ы к нему
присоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящем
мозгу--"Робин X) д" и "Литль Ред Райдинг Худ" (Красная Шапочка)
и бурый куколь ("худ") горбуньи-феи. В скале есть впадинки, в
них стоит теплая морская водица, и бормоча, я как бы
колдую над этими васильковыми купелями.
Место это конечно Аббация, на Адриатике. Накануне в кафе у
фиумской пристани, когда уже нам подавали заказанное, мой отец
заметил за ближним столиком дву
прежней Ривьерой, в давно не существующем тяжелозвонном traine
de luxe ( Экспресс (франц ) ) ,вагоны которого были
окрашены понизу в кофейный цвет, а поверху -- в сливочный.
Должно быть, мне удалось отстегнуть и подтолкнуть вверх тугую
тисненую шторку в головах моей койки. С неизъяснимым замираньем
я смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней,
которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затем
как бы соскользнули в бархатный карман. Впоследствии я
раздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобы
как-нибудь отделаться от бремени этого богатства.
Загадочно-болезненное блаженство не изошло за полвека, если и
ныне возвращаюсь к этим первичным чувствам. Они принадлежат
гармонии моего совершеннейшего, счастливейшего детства,-- и в
силу этой гармонии, они с волшебной легкостью, сами по себе,
без поэтического участия, откладываются в памяти сразу
перебеленными черновиками. Привередничать и корячиться
Мнемозина начинает только тогда, когда доходишь до глав юности.
И вот еще соображение: сдается мне, что в смысле этого раннего
набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены
были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в
предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и
навсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместить
будущую потерю, наделяя их души и тем, что по годам им еще не
причиталось. Когда же все запасы и заготовки были сделаны,
гениальность исчезла, как бывает оно с вундеркиндами в узком
значении слова -- с каким-нибудь кудрявым, смазливым мальчиком,
управлявшим оркестром или укрощавшим гремучий, громадный рояль,
у пальмы, на освещенной как Африка сцене, но впоследствии
становящимся совершенно второстепенным, лысоватым музыкантом, с
грустными глазами и какой-нибудь редкой внутренней опухолью, и
чем-то тяжелым и смутно-уродливым в очерке евнушьих бедер.
Пусть так, но индивидуальная тайна пребывает и не перестает
дразнить мемуариста. Ни в среде, ни в наследственности не могу
нащупать тайный прибор, оттиснувший в начале моей жизни тот
неповторимый водяной знак, который сам различаю только подняв
ее на свет искусства.
3
Чтобы правильно расставить во времени некоторые мои ранние
воспоминания, мне приходится равняться по кометам и затмениям,
как делает историк, датирующий обрывки саг. Но в иных случаях
хронология ложится у ног с любовью. Вижу, например, такую
картину: карабкаюсь лягушкой по мокрым, черным приморским
скалам; мисс Норкот, томная и печальная гувернантка, думая, что
я следую за ней, удаляется с моим братом вдоль взморья;
карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющее
душу заклинание, простое английское слово "чайльдхуд"
(детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным,
и вконец завораживается, когда другие "худ"ы к нему
присоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящем
мозгу--"Робин X) д" и "Литль Ред Райдинг Худ" (Красная Шапочка)
и бурый куколь ("худ") горбуньи-феи. В скале есть впадинки, в
них стоит теплая морская водица, и бормоча, я как бы
колдую над этими васильковыми купелями.
Место это конечно Аббация, на Адриатике. Накануне в кафе у
фиумской пристани, когда уже нам подавали заказанное, мой отец
заметил за ближним столиком дву