о сне, но зависти не знал, --
Вот разве что к прелестным лемнискатам,
Рисуемым велосипедным скатом
По мокрому песку.
Той боли нить,
140 Игрушку Смерти -- дернуть, отпустить --
Я чувствовал сильней, пока был мал.
Однажды, лет в одиннадцать, лежал
Я на полу, следя, как огибала
Игрушка (заводной жестяный малый
С тележкой) стул, вихляя на бегу.
Вдруг солнце взорвалось в моем мозгу!
И сразу ночь в роскошном тьмы убранстве
Спустилась, разметав меня в пространстве
И времени, - нога средь вечных льдов,
150 Ладонь под галькой зыбких берегов,
В Афинах ухо, глаз -- где плещет Нил,
В пещерах кровь и мозг среди светил.
Унылые толчки в триасе, тени
И пятна света в верхнем плейстоцене,
Внизу палеолит, он дышит льдом,
Грядущее -- в отростке локтевом.
Так до весны нырял я по утрам
В мгновенное беспамятство. А там --
Все кончилось, и память стала таять.
160 Я старше стал. Я научился плавать.
Но словно отрок, чей язык однажды
Несытой девки удоволил жажду,
Я был растлен, напуган и заклят.
Хоть доктор Кольт твердил: года целят
Как он сказал, от "хвори возрастной",
Заклятье длится, стыд всегда со мной.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Был час в безумной юности моей,
Когда я думал: каждый из людей
Загробной жизни таинству причастен,
170 Лишь я один -- в неведеньи злосчастном:
Великий заговор людей и книг
Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.
Был день сомнений в разуме людском:
Как можно жить, не зная впрок о том,
Какая смерть и мрак, и рок какой
Сознанье ждут за гробовой доской?
В конце ж была мучительная ночь,
Когда постановил я превозмочь
Той мерзкой бездны тьму, сему занятью
180 Пустую жизнь отдавши без изъятья.
Мне нынче шестьдесят один. По саду
Порхает свиристель, поет цикада.
В моей ладони ножнички, они --
Звезды и солнца яркие огни,
Блестящий синтез. Стоя у окна,
Я подрезаю ногти, и видна
Невнятная похожесть: перст большой --
Сын бакалейщика; за ним второй --
Староувер Блю, наш здешний астроном,
190 Вот тощий пастор (я с ним был знаком),
Четвертый, стройный, -- дней былых зазноба,
При ней малец-мизинчик крутолобый;
И я снимаю стружку, скорчив рожу,
С того, что Мод звала "ненужной кожей".
Мод Шейд сравнялось восемьдесят в год,
Когда удар случился. Твердый рот
Искривился, черты побагровели.
В известный пансион, в Долину Елей
Ее свезли мы. Там она сидела
200 Под застекленным солнцем, то и дело
В ничто впиваясь непослушным глазом.
Туман густел. Она теряла разум,
Но говорить пыталась: нужный звук
Брала застыв, натужившись, -- как вдруг
Из ближних клеток мозга в диком танце
Выплескивались сонмы самозванцев,
И взор ее туманился в стараньи
Смирить распутных демонов сознанья.
Под коим градусом распада ждет
210 Нас воскрешенье? Знать бы день? И год?
Кто ленту перематывает вспять?
Не всем везет, иль должно всех спасать?
Вот силлогизм: другие смертны, да,
Я -- не "другой": я буду жить всегда.
Пространство -- толчея в глазах, а время --
Гудение в ушах. И я со всеми
В сем улье заперт. Если б издали,
Заранее мы видеть жизнь могли,
Какой безделицей -- нелепой, малой,
220 Чудесным б
Вот разве что к прелестным лемнискатам,
Рисуемым велосипедным скатом
По мокрому песку.
Той боли нить,
140 Игрушку Смерти -- дернуть, отпустить --
Я чувствовал сильней, пока был мал.
Однажды, лет в одиннадцать, лежал
Я на полу, следя, как огибала
Игрушка (заводной жестяный малый
С тележкой) стул, вихляя на бегу.
Вдруг солнце взорвалось в моем мозгу!
И сразу ночь в роскошном тьмы убранстве
Спустилась, разметав меня в пространстве
И времени, - нога средь вечных льдов,
150 Ладонь под галькой зыбких берегов,
В Афинах ухо, глаз -- где плещет Нил,
В пещерах кровь и мозг среди светил.
Унылые толчки в триасе, тени
И пятна света в верхнем плейстоцене,
Внизу палеолит, он дышит льдом,
Грядущее -- в отростке локтевом.
Так до весны нырял я по утрам
В мгновенное беспамятство. А там --
Все кончилось, и память стала таять.
160 Я старше стал. Я научился плавать.
Но словно отрок, чей язык однажды
Несытой девки удоволил жажду,
Я был растлен, напуган и заклят.
Хоть доктор Кольт твердил: года целят
Как он сказал, от "хвори возрастной",
Заклятье длится, стыд всегда со мной.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Был час в безумной юности моей,
Когда я думал: каждый из людей
Загробной жизни таинству причастен,
170 Лишь я один -- в неведеньи злосчастном:
Великий заговор людей и книг
Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.
Был день сомнений в разуме людском:
Как можно жить, не зная впрок о том,
Какая смерть и мрак, и рок какой
Сознанье ждут за гробовой доской?
В конце ж была мучительная ночь,
Когда постановил я превозмочь
Той мерзкой бездны тьму, сему занятью
180 Пустую жизнь отдавши без изъятья.
Мне нынче шестьдесят один. По саду
Порхает свиристель, поет цикада.
В моей ладони ножнички, они --
Звезды и солнца яркие огни,
Блестящий синтез. Стоя у окна,
Я подрезаю ногти, и видна
Невнятная похожесть: перст большой --
Сын бакалейщика; за ним второй --
Староувер Блю, наш здешний астроном,
190 Вот тощий пастор (я с ним был знаком),
Четвертый, стройный, -- дней былых зазноба,
При ней малец-мизинчик крутолобый;
И я снимаю стружку, скорчив рожу,
С того, что Мод звала "ненужной кожей".
Мод Шейд сравнялось восемьдесят в год,
Когда удар случился. Твердый рот
Искривился, черты побагровели.
В известный пансион, в Долину Елей
Ее свезли мы. Там она сидела
200 Под застекленным солнцем, то и дело
В ничто впиваясь непослушным глазом.
Туман густел. Она теряла разум,
Но говорить пыталась: нужный звук
Брала застыв, натужившись, -- как вдруг
Из ближних клеток мозга в диком танце
Выплескивались сонмы самозванцев,
И взор ее туманился в стараньи
Смирить распутных демонов сознанья.
Под коим градусом распада ждет
210 Нас воскрешенье? Знать бы день? И год?
Кто ленту перематывает вспять?
Не всем везет, иль должно всех спасать?
Вот силлогизм: другие смертны, да,
Я -- не "другой": я буду жить всегда.
Пространство -- толчея в глазах, а время --
Гудение в ушах. И я со всеми
В сем улье заперт. Если б издали,
Заранее мы видеть жизнь могли,
Какой безделицей -- нелепой, малой,
220 Чудесным б