видными
переделками или просто с враньем всегда мелькало какое-то удивительное
целое, полное народного чувства и всегда умилительное... Я запомнил,
например, из этих рассказов один длинный рассказ - "Житие Марии Египетской".
О "житии" этом, да почти и о всех подобных, я не имел до того времени
никакого понятия. Я прямо говорю: это почти нельзя было вынести без слез, и
не от умиления, а от какого-то странного восторга: чувствовалось что-то
необычайное и горячее, как та раскаленная песчаная степь со львами, в
которой скиталась святая. Впрочем, об этом я не хочу говорить, да и не
компетентен.
Кроме умиления, нравились мне в нем и некоторые чрезвычайно
оригинальные иногда воззрения на некоторые весьма еще спорные вещи в
современной действительности. Рассказывал он раз, например, одну недавнюю
историю об одном отпускном солдате; этого происшествия он почти был
свидетелем. Воротился один солдат на родину со службы, опять к мужикам, и не
понравилось ему жить опять с мужиками, да и сам он мужикам не понравился.
Сбился человек, запил и ограбил где-то и кого-то; улик крепких не было, но
схватили, однако, и стали судить. В суде адвокат совсем уже было его
оправдал - нет улик, да и только, как вдруг тот слушал-слушал, да вдруг
встал и перервал адвоката: "Нет, ты постой говорить", да все и рассказал,
"до последней соринки"; повинился во всем, с плачем и с раскаяньем.
Присяжные пошли, заперлись судить, да вдруг все и выходят: "Нет, не
виновен". Все закричали, зарадовались, а солдат, как стоял, так ни с места,
точно в столб обратился, не понимает ничего; не понял ничего и из того, что
председатель сказал ему в увещание, отпуская на волю. Пошел солдат опять на
волю и все не верит себе. Стал тосковать, задумался, не ест не пьет, с
людьми не говорит, а на пятый день взял да и повесился. "Вот каково с
грехом-то на душе жить!" - заключил Макар Иванович. Рассказ этот, конечно,
пустой, и таких бездна теперь во всех газетах, но мне понравился в нем тон,
а пуще всего иные словечки, решительно с новою мыслью. Говоря, например, о
том, как солдат, возвратясь в деревню, не понравился мужикам, Макар Иванович
выразился: "А солдат известно что: солдат - ". Говоря потом
об адвокате, чуть не выигравшем дело, он тоже выразился: "А адвокат известно
что: адвокат - ". Оба эти выражения он высказал, совсем не
трудясь над ними и себе неприметно, а меж тем в этих двух выражениях - целое
особое воззрение на оба предмета, и хоть, уж конечно, не всего народа, так
все-таки Макар Ивановичево, собственное и не заимствованное! Эти предрешения
в народе насчет иных тем поистине иногда чудесны по своей оригинальности.
- А как вы, Макар Иванович, смотрите на грех самоубийства? - спросил я
его по тому же поводу.
- Самоубийство есть самый великий грех человеческий, - ответил он,
вздохнув, - но судья тут - един лишь господь, ибо ему лишь известно все,
всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом
грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну,
помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к богу;
даже хотя бы ты и не знал его вовсе, - тем доходнее твоя молитва будет о
нем.
- А поможет ему молитва моя, коли он уже осужден?
- А почем ты знаешь? Многие, ох многие не веруют и оглушают сим лю
переделками или просто с враньем всегда мелькало какое-то удивительное
целое, полное народного чувства и всегда умилительное... Я запомнил,
например, из этих рассказов один длинный рассказ - "Житие Марии Египетской".
О "житии" этом, да почти и о всех подобных, я не имел до того времени
никакого понятия. Я прямо говорю: это почти нельзя было вынести без слез, и
не от умиления, а от какого-то странного восторга: чувствовалось что-то
необычайное и горячее, как та раскаленная песчаная степь со львами, в
которой скиталась святая. Впрочем, об этом я не хочу говорить, да и не
компетентен.
Кроме умиления, нравились мне в нем и некоторые чрезвычайно
оригинальные иногда воззрения на некоторые весьма еще спорные вещи в
современной действительности. Рассказывал он раз, например, одну недавнюю
историю об одном отпускном солдате; этого происшествия он почти был
свидетелем. Воротился один солдат на родину со службы, опять к мужикам, и не
понравилось ему жить опять с мужиками, да и сам он мужикам не понравился.
Сбился человек, запил и ограбил где-то и кого-то; улик крепких не было, но
схватили, однако, и стали судить. В суде адвокат совсем уже было его
оправдал - нет улик, да и только, как вдруг тот слушал-слушал, да вдруг
встал и перервал адвоката: "Нет, ты постой говорить", да все и рассказал,
"до последней соринки"; повинился во всем, с плачем и с раскаяньем.
Присяжные пошли, заперлись судить, да вдруг все и выходят: "Нет, не
виновен". Все закричали, зарадовались, а солдат, как стоял, так ни с места,
точно в столб обратился, не понимает ничего; не понял ничего и из того, что
председатель сказал ему в увещание, отпуская на волю. Пошел солдат опять на
волю и все не верит себе. Стал тосковать, задумался, не ест не пьет, с
людьми не говорит, а на пятый день взял да и повесился. "Вот каково с
грехом-то на душе жить!" - заключил Макар Иванович. Рассказ этот, конечно,
пустой, и таких бездна теперь во всех газетах, но мне понравился в нем тон,
а пуще всего иные словечки, решительно с новою мыслью. Говоря, например, о
том, как солдат, возвратясь в деревню, не понравился мужикам, Макар Иванович
выразился: "А солдат известно что: солдат - ". Говоря потом
об адвокате, чуть не выигравшем дело, он тоже выразился: "А адвокат известно
что: адвокат - ". Оба эти выражения он высказал, совсем не
трудясь над ними и себе неприметно, а меж тем в этих двух выражениях - целое
особое воззрение на оба предмета, и хоть, уж конечно, не всего народа, так
все-таки Макар Ивановичево, собственное и не заимствованное! Эти предрешения
в народе насчет иных тем поистине иногда чудесны по своей оригинальности.
- А как вы, Макар Иванович, смотрите на грех самоубийства? - спросил я
его по тому же поводу.
- Самоубийство есть самый великий грех человеческий, - ответил он,
вздохнув, - но судья тут - един лишь господь, ибо ему лишь известно все,
всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом
грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну,
помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к богу;
даже хотя бы ты и не знал его вовсе, - тем доходнее твоя молитва будет о
нем.
- А поможет ему молитва моя, коли он уже осужден?
- А почем ты знаешь? Многие, ох многие не веруют и оглушают сим лю