минуту вдруг случилось нечто тоже совсем
неожиданное.
IV.
День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не поднимали
обыкновенно во весь день, по приказанию доктора: но на окне была не стора, а
занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что
старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца. И вот как раз
мы досидели до того момента, когда солнечный луч вдруг прямо ударил в лицо
Макара Ивановича. За разговором он не обратил сначала внимания, но
машинально, во время речи, несколько раз отклонял в сторону голову, потому
что яркий луч сильно беспокоил и раздражал его больные глаза. Мама, стоявшая
подле него, уже несколько раз взглядывала на окно с беспокойством; просто
надо бы было чем-нибудь заслонить окно совсем, но, чтоб не помешать
разговору, она вздумала попробовать оттащить скамеечку, на которой сидел
Макар Иванович, вправо в сторону: всего-то надо было подвинуть вершка на
три, много на четверть. Она уже несколько раз наклонялась и схватывалась за
скамейку, но оттащить не могла; скамейка, с сидящим на ней Макаром
Ивановичем, не трогалась. Чувствуя ее усилия, но в жару разговора, совсем
бессознательно, Макар Иванович несколько раз пробовал было приподняться, но
ноги его не слушались. Мама, однако, все-таки продолжала напрягаться и
дергать, и вот наконец все это ужасно озлило Лизу. Мне запомнилось несколько
ее сверкающих, раздраженных взглядов, но только я, в первое мгновение, не
знал, чему приписать их, да вдобавок был отвлечен разговором. И вот вдруг
резко послышался ее почти окрик на Макара Ивановича:
- Да приподымитесь хоть немножко: видите, как трудно маме!
Старик быстро взглянул на нее, разом вникнул и мигом поспешил было
приподняться, но ничего не вышло: приподнялся вершка на два и опять упал на
скамейку.
- Не могу, голубчик, - ответил он как бы жалобно Лизе, и как-то весь
послушно смотря на нее.
- Рассказывать по целой книге можете, а пошевелиться не в силах?
- Лиза! - крикнула было Татьяна Павловна. Макар Иванович опять сделал
чрезвычайное усилие.
- Возьмите костыль, подле лежит, с костылем приподыметесь! - еще раз
отрезала Лиза.
- А и впрямь, - сказал старик и тотчас же поспешно схватился за
костыль.
- Просто надо приподнять его! - встал Версилов; двинулся и доктор,
вскочила и Татьяна Павловна, но они не успели и подойти, как Макар Иванович,
изо всех сил опершись на костыль, вдруг приподнялся и с радостным торжеством
стал на месте, озираясь кругом.
- А и поднялся! - проговорил он чуть не с гордостью, радостно
усмехаясь, - вот и спасибо, милая, научила уму, а я-то думал, что совсем уж
не служат ноженьки...
Но он простоял недолго, не успел и проговорить, как вдруг костыль его,
на который он упирался всею тяжестью тела, как-то скользнул по ковру, и так
как "ноженьки" почти совсем не держали его, то и грохнулся он со всей высоты
на пол. Это почти ужасно было видеть, я помню. Все ахнули и бросились его
поднимать, по, слава богу, он не разбился; он только грузно, со звуком,
стукнулся об пол обоими коленями, но успел-таки уставить перед собою правую
руку и на ней удержаться. Его подняли и посадили на кровать. Он очень
побледнел, не от испуга, а от сотрясения. (Доктор находил в нем, сверх всего
другого, и болезнь сердца.) Мама же была вне себя от исп
неожиданное.
IV.
День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не поднимали
обыкновенно во весь день, по приказанию доктора: но на окне была не стора, а
занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что
старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца. И вот как раз
мы досидели до того момента, когда солнечный луч вдруг прямо ударил в лицо
Макара Ивановича. За разговором он не обратил сначала внимания, но
машинально, во время речи, несколько раз отклонял в сторону голову, потому
что яркий луч сильно беспокоил и раздражал его больные глаза. Мама, стоявшая
подле него, уже несколько раз взглядывала на окно с беспокойством; просто
надо бы было чем-нибудь заслонить окно совсем, но, чтоб не помешать
разговору, она вздумала попробовать оттащить скамеечку, на которой сидел
Макар Иванович, вправо в сторону: всего-то надо было подвинуть вершка на
три, много на четверть. Она уже несколько раз наклонялась и схватывалась за
скамейку, но оттащить не могла; скамейка, с сидящим на ней Макаром
Ивановичем, не трогалась. Чувствуя ее усилия, но в жару разговора, совсем
бессознательно, Макар Иванович несколько раз пробовал было приподняться, но
ноги его не слушались. Мама, однако, все-таки продолжала напрягаться и
дергать, и вот наконец все это ужасно озлило Лизу. Мне запомнилось несколько
ее сверкающих, раздраженных взглядов, но только я, в первое мгновение, не
знал, чему приписать их, да вдобавок был отвлечен разговором. И вот вдруг
резко послышался ее почти окрик на Макара Ивановича:
- Да приподымитесь хоть немножко: видите, как трудно маме!
Старик быстро взглянул на нее, разом вникнул и мигом поспешил было
приподняться, но ничего не вышло: приподнялся вершка на два и опять упал на
скамейку.
- Не могу, голубчик, - ответил он как бы жалобно Лизе, и как-то весь
послушно смотря на нее.
- Рассказывать по целой книге можете, а пошевелиться не в силах?
- Лиза! - крикнула было Татьяна Павловна. Макар Иванович опять сделал
чрезвычайное усилие.
- Возьмите костыль, подле лежит, с костылем приподыметесь! - еще раз
отрезала Лиза.
- А и впрямь, - сказал старик и тотчас же поспешно схватился за
костыль.
- Просто надо приподнять его! - встал Версилов; двинулся и доктор,
вскочила и Татьяна Павловна, но они не успели и подойти, как Макар Иванович,
изо всех сил опершись на костыль, вдруг приподнялся и с радостным торжеством
стал на месте, озираясь кругом.
- А и поднялся! - проговорил он чуть не с гордостью, радостно
усмехаясь, - вот и спасибо, милая, научила уму, а я-то думал, что совсем уж
не служат ноженьки...
Но он простоял недолго, не успел и проговорить, как вдруг костыль его,
на который он упирался всею тяжестью тела, как-то скользнул по ковру, и так
как "ноженьки" почти совсем не держали его, то и грохнулся он со всей высоты
на пол. Это почти ужасно было видеть, я помню. Все ахнули и бросились его
поднимать, по, слава богу, он не разбился; он только грузно, со звуком,
стукнулся об пол обоими коленями, но успел-таки уставить перед собою правую
руку и на ней удержаться. Его подняли и посадили на кровать. Он очень
побледнел, не от испуга, а от сотрясения. (Доктор находил в нем, сверх всего
другого, и болезнь сердца.) Мама же была вне себя от исп