Конечно, я и тогда твердо знал, что не пойду
странствовать с Макаром Ивановичем и что сам не знаю, в чем состояло это
новое стремление, меня захватившее, но одно слово я уже произнес, хотя и в
бреду: "В них нет благообразия!" - "Кончено, думал я в исступлении, с этой
минуты я ищу "благообразия", а у них его нет, и за то я оставлю их".
Что-то зашелестило сзади меня, я обернулся: стояла мама, склонясь надо
мной и с робким любопытством заглядывая мне в глаза. Я вдруг взял ее за
руку.
- А что же вы, мама, мне про нашего дорогого гостя ничего не сказали? -
спросил я вдруг, сам почти не ожидая, что так скажу. Все беспокойство разом
исчезло с лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего не
ответила, кроме одного только слова:
- Лизу тоже не забудь, Лизу; ты Лизу забыл. Она выговорила это
скороговоркой, покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже страх
как не любила размазывать чувства и на этот счет была вся в меня, то есть
застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со
мной на тему о Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли сказать,
обменявшись взглядами. Но я, именно ненавидевший всякую размазню чувств,
я-то и остановил ее насильно за руку: я сладко глядел ей в глаза, тихо и
нежно смеялся, а другой ладонью гладил ее милое лицо, ее впалые щеки. Она
пригнулась и прижалась своим лбом к моему.
- Ну, Христос с тобой, - сказала она вдруг, восклонившись и вся сияя, -
выздоравливай. Зачту это тебе. Болен он, очень болен... В жизни волен бог...
Ах, что это я сказала, да быть же того не может!..
Она ушла. Очень уж почитала она всю жизнь свою, во страхе, и трепете, и
благоговении, законного мужа своего и странника Макара Ивановича,
великодушно и раз навсегда ее простившего.
Глава вторая
I.
А Лизу я не "забыл", мама ошиблась. Чуткая мать видела, что между
братом и сестрой как бы охлаждение, но дело было не в нелюбви, а скорее в
ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
В бедной Лизе, с самого ареста князя, явилась какая-то заносчивая
гордость, какое-то недоступное высокомерие, почти нестерпимое; но всякий в
доме понял истину и то, как она страдала, а если дулся и хмурился вначале я
на ее манеру с нами, то единственно по моей мелочной раздражительности, в
десять раз усиленной болезнию, - вот как я думаю об этом теперь. Любить же
Лизу я не переставал вовсе, а, напротив, любил еще более, только не хотел
подходить первый, понимая, впрочем, что и сама она не подойдет первая ни за
что.
Дело в том, что, как только обнаружилось все о князе, тотчас после его
ареста, то Лиза, первым делом, поспешила стать в такое положение
относительно нас и всех, кого угодно, что как будто и мысли не хотела
допустить, что ее можно сожалеть или в чем-нибудь утешать, а князя
оправдывать. Напротив, - стараясь нисколько не объясняться и ни с кем не
спорить, - она как будто беспрерывно гордилась поступком своего несчастного
жениха как высшим геройством. Она как будто говорила всем нам поминутно
(повторяю: не произнося ни слова): "Ведь вы никто так не сделаете, ведь вы
не предадите себя из-за требований чести и долга; ведь у вас ни у кого нет
такой чуткой и чистой совести? А что до его поступков, то у кого нет дурных
поступков на душе? Только все их прячут, а этот человек пожела
странствовать с Макаром Ивановичем и что сам не знаю, в чем состояло это
новое стремление, меня захватившее, но одно слово я уже произнес, хотя и в
бреду: "В них нет благообразия!" - "Кончено, думал я в исступлении, с этой
минуты я ищу "благообразия", а у них его нет, и за то я оставлю их".
Что-то зашелестило сзади меня, я обернулся: стояла мама, склонясь надо
мной и с робким любопытством заглядывая мне в глаза. Я вдруг взял ее за
руку.
- А что же вы, мама, мне про нашего дорогого гостя ничего не сказали? -
спросил я вдруг, сам почти не ожидая, что так скажу. Все беспокойство разом
исчезло с лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего не
ответила, кроме одного только слова:
- Лизу тоже не забудь, Лизу; ты Лизу забыл. Она выговорила это
скороговоркой, покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже страх
как не любила размазывать чувства и на этот счет была вся в меня, то есть
застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со
мной на тему о Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли сказать,
обменявшись взглядами. Но я, именно ненавидевший всякую размазню чувств,
я-то и остановил ее насильно за руку: я сладко глядел ей в глаза, тихо и
нежно смеялся, а другой ладонью гладил ее милое лицо, ее впалые щеки. Она
пригнулась и прижалась своим лбом к моему.
- Ну, Христос с тобой, - сказала она вдруг, восклонившись и вся сияя, -
выздоравливай. Зачту это тебе. Болен он, очень болен... В жизни волен бог...
Ах, что это я сказала, да быть же того не может!..
Она ушла. Очень уж почитала она всю жизнь свою, во страхе, и трепете, и
благоговении, законного мужа своего и странника Макара Ивановича,
великодушно и раз навсегда ее простившего.
Глава вторая
I.
А Лизу я не "забыл", мама ошиблась. Чуткая мать видела, что между
братом и сестрой как бы охлаждение, но дело было не в нелюбви, а скорее в
ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
В бедной Лизе, с самого ареста князя, явилась какая-то заносчивая
гордость, какое-то недоступное высокомерие, почти нестерпимое; но всякий в
доме понял истину и то, как она страдала, а если дулся и хмурился вначале я
на ее манеру с нами, то единственно по моей мелочной раздражительности, в
десять раз усиленной болезнию, - вот как я думаю об этом теперь. Любить же
Лизу я не переставал вовсе, а, напротив, любил еще более, только не хотел
подходить первый, понимая, впрочем, что и сама она не подойдет первая ни за
что.
Дело в том, что, как только обнаружилось все о князе, тотчас после его
ареста, то Лиза, первым делом, поспешила стать в такое положение
относительно нас и всех, кого угодно, что как будто и мысли не хотела
допустить, что ее можно сожалеть или в чем-нибудь утешать, а князя
оправдывать. Напротив, - стараясь нисколько не объясняться и ни с кем не
спорить, - она как будто беспрерывно гордилась поступком своего несчастного
жениха как высшим геройством. Она как будто говорила всем нам поминутно
(повторяю: не произнося ни слова): "Ведь вы никто так не сделаете, ведь вы
не предадите себя из-за требований чести и долга; ведь у вас ни у кого нет
такой чуткой и чистой совести? А что до его поступков, то у кого нет дурных
поступков на душе? Только все их прячут, а этот человек пожела