Найти книгу: "Воспоминание о П.М.Строеве"

«Если я скажу, что моему строгому отцу за долгие пятьдесят лет его жизни лишь однажды понравились стихи, – все, кто знал его близко, поверят мне без труда; если я скажу, что за долгие тридцать лет моей жизни я лишь однажды сочинил стихотворение, – никто из знающих меня близко не сможет удержаться от выражения признательности; если я скажу, наконец, что стихотворение, которое понравилось моему отцу, не было тем стихотворением, которое сочинил я, – все, кто близко знал моего отца и близко знают меня, согласятся с этим без того, чтобы пришлось приставлять им пистолет ко лбу…»

«Мать девочки заснула, а девочка ходила по вагону и разговаривала с пассажирами. Вот она подошла и ко мне. Я стоял возле окна. Волосы девочки осветились светом дня. За окном летело огромное пространство Казахстана, летело на юг, так как мы поднимались к северу…»

Судьба Анатолия Рыбакова (1911–1998), автора романов «Тяжелый песок», трилогии «Дети Арбата», «Кортик» и «Бронзовая птица», завоевавших всеобщее признание, сложилась, исходя из основных ключевых моментов истории России XX века. Долгая жизнь писателя легла на страницы произведения, названного лаконично и всеобъемлюще – «Роман-воспоминание».

«…Я знал лично отца Макария; знал его даже коротко, потому что сам целый год прожил на Афоне 17 лет тому назад (71–72), постоянно пользуясь его гостеприимством… Это был великий, истинный подвижник, и телесный, и духовный, достойный древних времен монашества и вместе с тем вполне современный, живой, привлекательный, скажу даже – в некоторых случаях почти светский человек в самом хорошем смысле этого слова, т. е. с виду изящный, веселый и общительный…»

«Когда я (в 49-м году) был студентом первого курса, я уже много слышал об Иноземцове, но ни разу еще не видал его. О нем отзывались прекрасно; почти все говорили, что он человек симпатичный и благородный. Иные, впрочем, сравнивая его с Овером, утверждали, что Овер – врач ума более практического, а Иноземцов – теоретик и увлекается системами. Я помню спор двух московских дам: одна была за Овера, другая за Иноземцова. «Нет, мой друг, – воскликнула, наконец, защитница Овера (как врача), – если бы от меня зависел выбор, я бы любила Иноземцова, а лечилась бы у Овера… Федора Ивановича можно обожать, но он все бы меня «питал млеком», а я этому не верю…»